Наши за границей. Где апельсины зреют
Шрифт:
– Я апельсин и порцию мороженого съела, – отвечала Глафира Семеновна.
– Да что апельсин! Здесь ведь апельсины-то дешевле пареной репы. Нет, сюда уж меня разве только собаками затравят, так я забегу, нужды нет, что тут блины и ботвинью предлагают. За блины да за ботвинью они, пожалуй, столько слупят, что после этого домой-то в славный город Петербург пешком придется идти.
– За вино по двенадцати франков за бутылку взяли, – говорил Николай Иванович, просматривая счет.
– Да неужели? Ах, муха их забодай! Положим, вино отменное, одно слово – шаль, но цена-то разбойничья. В Париже мы по два франка за бутылку пили – и в лучшем виде…
–
– А он уж и обрадовался? Короткая же у него совесть, таракан ему во щи.
– Удивляюсь я на вас, право, Иван Кондратьич, – сказала Глафира Семеновна. – Хотите, чтоб за границей ваши прихоти исполняли, и не хотите за них платить. Не требовали бы русских блюд.
– Как не хочу платить? Платить надо. Без этого нельзя. Не заплати-ка – в участок стащут.
– Так зачем же не поругаться за свои деньги? Коли ты с меня семь шкур дерешь, то дай мне и над тобой потешиться, и душу отвести.
– Не следовало только вино-то вот на его выбор предоставлять, – сказал Николай Иванович. – Давеча за завтраком на сваях мы в лучшем виде вино за три франка пили.
– Ах, Боже мой! И вечно вы с попреками! – воскликнула Глафира Семеновна. – Ну хорошо, давеча я выиграла и вино на выигрышный счет принимаю.
– Поди ты… Ты прежде посчитай, много ли у тебя от выигрыша-то осталось. Выигрышные-то деньги ты все в магазинах за портмоне да баулы оставила. Гарсон! Прене…
Николай Иванович вынул кошелек и принялся отсчитывать золото за обед.
– Сколько человеку-то на чай дать? – отнесся он к Конурину. – Хоть и нажгли нам здесь бок, но нельзя же свою русскую славу попортить и какой-нибудь французский четвертак на чай дать. Знают, что мы русские.
– Да дай два четвертака.
– Что ты, что ты! Я думаю, что и пять-то мало. Ведь лакей чуть не колесом вертелся, когда узнал, что русские пришли. Вон он как глядит! Физиономия самая масленая. Один капуль на лбу чего стоит! Тут счет восемьдесят три франка с половиной… Дам я ему четыре золотых больших и один маленький, и пусть он берет себе шесть с половиной франков на чай. Русские ведь мы… Неловко меньше. Русские за границей на особом положении и уж славятся тем, что хорошо дают на чай. Ходит, Иван Кондратьич, что ли?
– Вали! Где наше не пропадало! – махнул рукой Конурин.
Николай Иванович бросил гарсону на тарелку девяносто франков и сказал:
– А сдачу прене пур буар [61] .
XVII
Из ресторана супруги Ивановы и Конурин поехали домой, в гостиницу, оставили там свои покупки, сделанные в магазинах перед обедом, снова вышли и отправились отыскивать концертный зал казино, на который им указывал утром Капитон Васильевич как на место, где можно нескучно провести время. Конурин было отказывался идти с Ивановыми в казино, говоря, что он лучше завалится спать, так как совсем почти не спал ночь, но Глафира Семеновна уговорила его идти.
61
Возьмите на чай.
– Помилуйте, кто же это спит за границей после обеда! Нужно идти и осматривать достопримечательности города, – сказала она ему.
– Знаю я эти достопримечательности-то! Земляк сказывал, что там опять игра в эти самые дурацкие карусели. Неужто опять по-утреннему карман на выгрузку предоставить?
– Странное дело… Можете и не играть.
– Не играть! Человек слаб. Запрятать разве куда-нибудь подальше кошелек?
– Да, давайте мне ваш кошелек, – предложила Глафира Семеновна.
– И то возьмите, – согласился Конурин и, передав свой кошелек, отправился вместе с Ивановыми.
Царила тихая звездная ночь, когда они шли по плохо освещенным улицам. В Ницце рано кончают магазинную торговлю, магазины были уже заперты, и газ в окнах их, составляющий главное подспорье к городскому уличному освещению, был уже потушен. Прохожих встречалось очень мало. Публика была в это время сосредоточена в театрах и в концертно-игорных залах. На море с балконов здания Jette Promenade пускали фейерверк. Трещали шлаги, и взвивались ракеты, рассыпаясь разноцветными огнями по темно-синему небу. Оттуда же доносились и звуки оркестра. Ивановы и Конурин остановились и стали любоваться фейерверком.
– Вишь, как дураков-то заманивают на игорную мельницу! Фейерверк пущают для приманки.
– «Комензи, господа, несите свои потроха, отберем в лучшем виде», – говорил Конурин. – Нет, мусьи, издали посмотрим, а уж к вам не пойдем.
– Надо опять к гостинному двору направляться. Капитон Васильич говорил, что там этот самый казино помещается, – сказала Глафира Семеновна и повела за собою мужчин.
Вход в казино блистал газом, а потому, приблизясь к «гостиному двору», зал этот уже нетрудно было найти. Около входа толпились продавцы фруктов, тростей, альбомов с видами Ниццы, цветочных бутоньерок и так просто уличные мальчишки. Мальчишки свистали и пели. Один даже довольно удачно выводил голосом арию Тореодора из «Кармен». Некоторые, сидя на корточках, играли в камушки на медные деньги.
– Смотри, Иван Кондратьич. Даже маленькие паршивцы и те в деньги играют. Вот она, Ницца-то! Совсем игорный дом, – указал Николай Иванович Конурину.
Заплатив за вход по два франка, Ивановы и Конурин вошли в зал казино, освещенный электричеством. Это был громадный зимний сад с роскошными пальмами, латаниями, лезущими к стеклянному потолку. По стенам плющ и другие вьющиеся растения; в газонах пестрели и распространяли благоухание цветы в корзинках. Сад был уставлен маленькими столиками, за которыми сидела публика, пила лимонад, содовую воду с коньяком, марсалу и слушала стройный мужской хор, певший на эстраде, украшенной тропическими растениями. Бросались в глаза разряженные кокотки в шляпках с невозможно выгнутыми и загнутыми широкими полями, с горой цветов и перьев, выделялись англичане во всем белом, начиная от ботинок до шляпы, тощие, длинные как хлысты, с оскаленными зубами и с расчесанными бакенбардами в виде рыбьих плавательных перьев. В двух-трех местах, где пили коньяк за столиками Ивановы и Конурин, услыхали русскую речь.
– Русские… – улыбалась Глафира Семеновна. – Правда, Капитон Васильич сказывал, что здесь, в Ницце, русских много. И замечательно… – прибавила она. – Как русские, так коньяк пьют, а не что-либо другое.
– Да что ж православному-то человеку на гулянье попусту лимонадиться! От лимонаду ни веселья, ничего… Так и будешь ходить мумией египетской, – отвечал Конурин. – Я думаю даже – уж и мне с вашим супругом садануть по паре коньяковых собачек.
– Ну вот… Дайте хоть сад-то путем обойти и настоящим манером публику осмотреть. Здесь на дамах наряды хорошие есть. Ах, вот где играют-то… – заглянула она в боковую комнату. – И сколько публики!