Наследие Сири
Шрифт:
Оставила доску без войлока — пусть испаряется так, а уже потом, когда масса чуть взялась, накрыла войлоком, придавила доской, и снова положила сверху камень.
Через сутки я аккуратно, не дыша, сняла с войлока сырой, похожий на тряпку, сероватый и толстый лист бумаги. Я повесила его на веревке в своей комнате, и засыпая, знала уже, что через год у нас обязательно будет азбука.
— Сири, теплого света, пора вставать, сегодня начинают прибывать люди на ярмарку, а я хочу позвать тебя есть. Еда готова, и может, ты расскажешь мне про ту ткань, что ты делала из соломы? У тебя получилось? — обычно
Мы завтракали сегодня не за столом, взяли миски и кружки с горячим отваром, и пришли на берег. Я несла подмышкой свой первый лист бумаги. Мы поели, болтая о том, что южане могли — бы дать нам кое-какие знания, а я рассказывала о том, что есть у южан.
— А вот это называется бумага. Но ее не делают даже южане, хотя, у них много больше возможностей для этого, — я протянула ему мой первый лист. — Только прошу, не порви, он очень слабый, не как ткань.
— Зачем он тебе, если из него нельзя сделать одежду или обувь, или постелить на кровать, или сделать паруса? — Драс был искренне удивлен.
— Если бы у нас была бумага, и мы умели передавать слова буквами, я написала бы тебе письмо с юга, а не отправляла двенадцать шкурок с нарисованными мордами волка.
— Я не понимаю тебя, Сири.
— Ты же понял, что мы с Браном живы, но не знал — вернемся ли мы, когда мы сможем вернуться, так?
— Да, не знал, но мне сказал таар, что Бран строит судно.
— И все?
— И все.
— Если бы у нас были буквы, я написала бы тебе что с нами произошло, когда мы планируем вернуться, чем вы можете нам помочь.
— Но как? — Драс бесился от того, что не мог меня понять, ему казалось это ересью, но он уже знал, что, если я что-то делаю, оно пригождается всем.
— Смотри, — я расправила песок под ногами, взяла палку. — Это буква Д, — Я нарисовала русскую Д, простите, ребята, у вас будет кириллица.
— Зачем эта буква?
— Представь, что ты не можешь говорить. Слышишь меня, но не можешь сказать. Как ты мне скажешь — как тебя зовут?
— Мы, ым, эм, — драс мычал с закрытым ртом. Судя по словам, что люди произносили, мой алфавит подходил для этого мира.
— Ты можешь написать свое имя, и я его прочту. Теперь я напишу остальные буквы, и я крупно рядом с «Д» дописала «рас», — оставила между буквами место, чтобы каждая была отдельным рисунком.
— Д, р, а, с, — назвала ему каждую букву, он не понимал. — А теперь повтори за мной каждую.
Драс повторил. И я поставила ему интересную задачу — разделить мое имя на буквы. И он смог, медленно, проговорил каждую отдельно. Я попросила написать его первую букву моего имени. Он не понимал, тогда я попросила повторить все буквы его имени, и он услышал букву «С». И когда он понял суть, он понял важность букв, важность письменности вообще.
— Покажи мне все буквы, Сири, срочно, покажи.
— Сегодня вечером, кроме счета, мы начнем изучать буквы. Мне нужна очень большая доска на стене, а еще, мне нужны тридцать три доски вот такого размера, — я показала ему квадрат двадцать на двадцать. — Ты теперь знаешь, сколько это — тридцать три, правда?
— Да, знаю, — мужчина был счастлив, как ученый, открывший вечный двигатель.
Глава 44
Каждый
Приближалась ярмарка — прибывало все больше людей, и я каждую свободную минуту ходила и выспрашивала людей — не приехал ли Севар, смотрела на дорогу с горы, искала знакомое лицо.
Драс купил мне два мешка шерсти, буквально урвал за большие деньги, потому что север теперь перешел на вязание — это было проще. Люди заводили больше овец — васары больше не беспокоили. Стада росли, но стоимость шерсти не падала. С одной стороны, это хорошо, но нам нужны были средства, чтобы начинать там, и начинать нам придется зимой. Я попросила мастера сделать веретено — долго пришлось объяснять, но я получила два более-менее нормальных, и в моменты, когда нужно было разгрузить голову, пряла и думала. Сигу я научила вязать. На месте научу ее и прясть и читать, и считать, мне очень нужна помощница, которая быстро впитывает информацию. Сейчас я поняла как мне не хватает Юты.
— Сири, девочка моя, — этот голос я узнала бы из тысячи. Я рассказывала своим ученикам, что на голову были выше меня, о разнице между мягким и твердым знаком, когда обернулась на него, и увидела в дверном проеме Севара, Исту и Юту.
Пришлось прекратить урок, и выйти на улицу, чтобы обнять их всех, и в слезах рассказать, как я скучала по ним, как рада их видеть.
— Юта, какая ты большая стала, скоро будешь выше мамы, — она вытянулась, щеки потеряли свою округлость, а девочка свою детскую пухлость.
— Слава богам, ты вернулась, — Севар не поднимал на меня глаз, и я поняла, что ему стыдно за Брана, и он не может начать разговор о нашей дальнейшей жизни.
— Юта, милая, время уже позднее, у меня здесь есть небольшая комната, и ты сегодня можешь спать со мной, — я проводила ее к себе, уложила, и обещала скоро вернуться.
Я вышла к Севару и Исте, Бор был возле телег — в этот раз они приехали на двух, груженых полностью телегах, привезли больше олы и больше вязаных вещей. Я была рада, что они продолжают это дело.
— Мы приехали все, потому что хотели увидеть тебя, люди, что вернулись по станам, сразу сообщили о твоем возвращении, а потом приехал Бран, — Бор замолчал, опустил голову. — Когда он приехал с Оми мы не знали, что сказать, и как себя вести, Сири.
— Хорошие мои, прошу вас, поднимите свои головы, дайте мне насмотреться на вас. Я не хочу, чтобы вы переживали, и чтобы вам было стыдно. Я так ничего не вспомнила. Я не знаю Брана, и у меня нет к нему чувств. И его нужно простить, потому что он не мог вернуться домой, и Оми делала его жизнь там хоть немного лучше. Пожалуйста, скажите мне, что нужно сделать, чтобы мы больше не считались мужем и женой? — я смотрела то в одно, то в другое лицо, и ждала, когда к ним придет осознание того, что у меня нет обиды или зла на Брана, а тем более на них.