Наследница Ингамарны
Шрифт:
Гинта иногда бегала по вечерам к храму Эйрина — полюбоваться на растущие вокруг него эринны, пока они не закрылись на ночь. Солнечные цветы ещё издали чётко вырисовывались на фоне изящного белого строения с высокими серебряными дверями и голубым диуриновым рельефом, опоясывающем его под самой кровлей. На вершине конусовидной серебряной крыши красовался шар из голубого диурина, который, отражая солнечный свет, сиял так, что был видел из Улламарны и Лаутамы. Храм Эйрина стоял на возвышении. Перед фасадом был разбит цветник, чуть пониже находилась площадка для танцев, а с трёх сторон здание окружала роща из лундов, акав и гигантских эриннов. Все нигматы Ингамарны, в том числе и ученики Аххана, приходили сюда, чтобы помочь тиумидам растить священные цветы солнечного бога. Иные были высотой с небольшие деревья. Гинта любила бродить по храмовой роще, где среди синеватой листвы акав и серебристых лундовых крон качались дивные светло-голубые цветы с лепестками
Когда-то возле храма яркой луны выращивали огромные санты. Теперь их нет. Неужели настанет время, когда исчезнут и эринны? Гинта неизменно задумывалась об этом в час заката, когда смотрела на сияющие в сумерках голубые цветы. Она смотрела на цветы, а глаз смотрел на неё. Смотрел и вопрошал. Потом на землю спускалась ночь, только эринны ещё какое-то время светились в темноте, как светятся в ворохе пепла тлеющие угольки — остатки догоревшего костра. Гинте казалось, что тьма наступает, когда закрывается глаз, хотя она ещё в раннем детстве прекрасно знала — после захода солнца он просто тонет во мраке, как и диуриновый рельеф, и шар на крыше храма… А может, истинно как раз то, что ей кажется? Мир исчезает, когда смыкается око божества. Когда же оно открывается, всё возникает вновь. Сколько длится ночь бога? Шесть часов? Два тигма? Или миллионы лет, предшествовавшие процессу творения, который начался, когда отверзлось око божества и первый луч света — его взгляд — упал на тёмные воды. Сколько длится ночь бога? Столько, сколько он хочет. Он может длить её до бесконечности. Какая ему разница — день, год или тысяча лет… Само время подвластно ему. Он может уснуть надолго. На целую вечность. А потом начать всё снова. Но тогда всё будет иначе. А Гинте хотелось, чтобы всё было так, как есть. Чтобы каждое утро божественное око открывалось и дарило свет именно этому миру. Ведь этот мир ещё молод. И очень красив. И не стоит его ломать, как ваятель ломает неудавшуюся фигурку, превращая её в бесформенный комок глины, из которого можно сделать что-нибудь другое.
Иногда в безлунные ночи её мучили кошмары. Мрак сгущался и превращался в огромную чёрную руку. Эта рука была невидима в темноте, но Гинта чувствовала, что она тянется к ней. Или к замку… Или к Сантаре? Огромная безжалостная рука тянулась из тёмных глубин Энны. Ещё немного — и она сомкнёт свои пальцы на Эрсе, превратив её в бесформенный комок материи…
В такие ночи Гинта боялась, что утро не наступит и следующего дня не будет. Она вылезала из постели, поднималась на верхнюю террасу замка и смотрела в тёмное небо до тех пор, пока не загорался голубой диуриновый шар на крыше храма Эйрина. По утрам первые лучи света падали сразу не него, поэтому искусственное солнце появлялось над Ингамарной немного раньше настоящего.
Однажды Гинта специально встала ночью и прибежала к солнечному храму, чтобы увидеть его на рассвете. Всё вокруг ещё было окутано мраком, когда в тёмно-лиловом небе неожиданно вспыхнул ярко-голубой шар. Куполообразная крыша, высокая дверь и кроны лундов сразу засияли чистым серебром. Само здание пока смутно белело в полутьме, ожил только диуриновый рельеф, а мгновение спустя и глаз над входом. Словно поднялось невидимое веко — и огромный глаз уставился на Гинту, оцепеневшую у подножия холма. На площади перед храмом тиумиды запели торжественную песнь в честь пробудившегося бога, а Гинте казалось, что божественное око смотрит поверх всех этих фигурок в светло-голубых одеяниях прямо на неё. Утренний ветер пролетел по священной роще, и в тихом, звенящем шуме деревьев Гинте почудился не то вздох, не то зов: «Э-э-й… э-э-й-рр…» Девочка вздрогнула от странного ощущения, которое уже однажды испытала а святилище Лиллы. Эйр- это зов. И должен быть ответ. Если она найдёт ответ, она что-то поймёт. Но что?
— Дедушка, а ты уверен, что солнечного бога зовут Эйрин? Ты уверен, что это правильно?
Старый Аххан смотрел на внучку с изумлением.
— Ну, если хочешь, называй его Эрин, по-валлонски…
— Думаю, это тоже неверно.
— Я тебя не понимаю, — растерялся дед.
Гинта и сама себя не понимала. Она время от времени ездила в Мандавару, в валлонский храм, где подолгу изучала изображения солнечного бога. До чего же он походил на линнов с настенных росписей самых древних святилищ. Почти во всех храмах воды и Лилла, и линны, несмотря на светлую кожу и светло-голубые глаза, напоминали сантарийцев. Большинство художников и ваятелей изображали их с раскосыми глазами и чуть заострёнными подбородками. Такая уж у людей привычка — рисовать и лепить богов с себя и своих соплеменников. И только в самых древних храмах линны были похожи на валлонов. Мастер Гессамин считал такое изображение водяных богов единственно правильным. Давным-давно, до Великой Войны, два племени дружили. И валлары беспрепятственно ездили сюда из своей далёкой страны за горами. Валлары… Валлоны… Дети воды. Некоторые даже селились здесь. И строили храмы. Святилище на берегу Наугинзы построил Вальгам, друг Диннувира. И украсили его валлонские мастера. Или валларские, как говорили раньше. Из таких древних святилищ, построенных до Великой Войны, в Ингамарне сохранилось только два — на берегу Наугинзы и в Тахабане, возле озера Ульвалан. Но если первое по настоянию Гинты привели в порядок, то второе имело весьма плачевный вид. Забросили его потому, что река, на берегу которой оно находилось, пересохла, а храмы воды, как известно, должны стоять возле водоёмов. Когда-то здесь была довольно большая река, впадающая в озеро. Лет пятьсот назад она окончательно высохла, и святилище решили перенести к озеру. Оно изрядно обмелело, но всё же не высыхало — его питала какая-то подземная жила. Сейчас оно скорее напоминало болото, поросшее высоко белой травой — ульвой. Она и дала название озеру, ведь в переводе с древнего языка ульва и есть «белая трава».
Святилище на берегу Ульвалана было копией старого, которое до сих пор одиноко стояло возле сухого русла, заросшего травой и низким кустарником. Расписывая стены нового святилища, мастера следовали древнему образцу, и линны на их фресках тоже походили на валлонов. Гинта специально съездила в Тахабану, чтобы посмотреть на обе постройки и сравнить их.
— Говорят, то, старое, строили ещё сами валлоны, — сказал ей тиумид Маган.
Когда-то он служил Эйрину, а его жена Хима — Санте. Много лет назад супруги потеряли сына, а потом оказалось, что больше им не суждено иметь детей. По сантарийским обычаям такие люди не могли служить богам плодородия. Маган и Хима уже давно присматривали за святилищем Лиллы, а жили они в селении недалеко от Ульвалана.
Гинта подружилась со стариками и стала время от времени навещать их, тем более что у Магана побаливала спина. Супруги с удивлением смотрели на юную аттану, пожелавшую служить водяным богам. Их, конечно, тоже никто не заставлял, но если бы не печальное стечение обстоятельств, они бы сроду не надели эти серебристо-белые одеяния. Так уж повелось, что водяными тиумидами в Сантаре становились всё больше неудачники.
— Этому святилищу почти пятьсот лет, — сказал Маган. — а тому, старому, не меньше трёх тысячелетий. Снаружи-то оно уж ни на что не похоже, а внутри… По-моему, росписи неплохо сохранились.
— Да, — согласилась Гинта. — У древних валлонов были хорошие краски. Не хуже наших…
— Ну, это ещё неизвестно, кто его расписывал, — недовольно заметила Хима. — Я слыхала, дети земли и тогда считались самыми искусными мастерами, и дети воды приглашали их расписывать храмы. А то, что линны на валлонов похожи, так ведь они тоже дети воды, только они к тому же ещё и боги. И зря их сейчас рисуют похожими на нас. Это неправильно.
— А ты их когда-нибудь видела? — спросила Гинта.
— Нет, — вздохнула старуха. — Даже во сне ни разу не являлись. Не любят они нас, хоть мы им и служим.
«Так ведь вы их тоже не любите, — подумала Гинта. — И боитесь».
Но вслух она ничего не сказала. Ей было жаль этих стариков, доживающих свои дни в одиночестве, в то время как другие радуются внукам. Гинту они явно считали чудачкой. Впрочем, это не мешало им относиться к ней с искренним уважением — и как к будущей минаттане, и как к искусной целительнице.
Вскоре после возвращения из Улламарны Гинта и пятеро её приятелей, с которыми она занималась у Саннида, перешли в абинты. В Ингатаме она появлялась редко, главным образом, чтобы навестить няню. Таома была единственным человеком, которого Гинта не могла убедить в том, что она, по сути, уже не ребёнок. Да и стоило ли её в этом убеждать? Наверное, должен быть кто-то, с кем ты можешь чувствовать себя ребёнком, даже если обзаведёшься своими собственными детьми.
Жизнь в лесу не пугала Гинту. Обычно абинты старались держаться вместе, во всяком случае, по ночам. Гинта же сразу откололась от своих товарищей, чем нисколько их не удивила.
— С ней ничего не случится, — сказал Харид. — Она сильнее нас всех, вместе взятых. У неё же всегда какие-то свои дела, и нам не следует в них соваться.
— Разумеется, — поджала губки Суана. — Она же у нас особенная.
— Вот именно, — невозмутимо подтвердил Самбар.
— Вы будете хорошими подданными, — ехидно заметила Суана.