Наследник чемпиона

Двое сидят на низкой, старенькой, на первый взгляд, готовой в любой момент развалиться, лавочке. На самом деле она стоит у первого подъезда этого дома в кривом состоянии вот уже без малого сорок лет. И никто не может сказать точно, сколько она простоит здесь еще. Они сидят на лавочке второй час, большей частью молча. Она еще пытается выправить положение, постоянно начиная разговор с одного и того же. Спасти положение может лишь свадьба, это лучший из всех имеющихся сейчас способов остаться

вместе. Все было бы хорошо, будь он хоть чуть-чуть сговорчивее, но он сидит, сложив руки на коленях так, словно они онемели. Она не узнает его, потому что точно знает – Артур Мальков самый веселый парень в Ордынске! Артура, конечно, можно понять. Мама говорит, что в его семье большая проблема, и даже просит не общаться с ним, но разве Маша может не общаться с человеком, вместе с которым, если верить той же маме, лежала на соседних кроватках в роддоме?

– Так ты не ответил, – настаивает она.

– Я ответил, – ему упрямства тоже не занимать.

Есть в кого.

– Ты женишься на мне? Тогда ты будешь в нашей семье. Маме ты нравишься, хоть она и относится к вам с опаской, папе не очень, но это не страшно. У нас главная – мама.

Хочется плакать, но он не может себе этого позволить.

– Ты поживешь у нас, а после мы, конечно, поженимся, – не унимается Мария. – И все будет хорошо.

Но он точно знает, что хорошо уже не будет никогда. Никогда.

– Почему ты плачешь? – согнувшись пополам, она вглядывается в его глаза.

– Это ветер…

Приняв ответ, она успокаивается и, выпрямившись, начинает снова растирать колени. Конечно, не плачет. Чтобы Артур, да заплакал… А ветер сегодня действительно сильный. Отец говорил, что из-за него ушла на дно вся рыба и теперь вряд ли удастся порыбачить с товарищами из области.

Маша никак не может понять, зачем, когда отец говорит о людях, он обязательно добавляет – «товарищ». Ну вот как бы она выглядела, если бы к Артуру постоянно обращалась – «послушай, товарищ Артур»? Зачем говорить, если и так ясно, что он – товарищ?

– Пойдем вечером к Орде? Ветер уляжется, можно будет опять попробовать лодку отвязать или просто посидеть…

Вечером… Артур не знает, что будет вечером. Он чувствует, что вечера уже не будет. Этот день будет тянуться вечно, и ничем хорошим уже не закончится.

– Я пойду домой.

Соскочив с лавки, он поправил брючины над ботинками и тоскливым взглядом посмотрел в сторону подъезда.

– Туда нельзя!.. – испуганно прокричала, стараясь заглушить свой голос, Маша и попыталась схватить его за рукав. – Там плохо…

Артур это знал, но пошел. Лучше уж сгорать от неожиданно навалившегося горя там, чем мучиться от неизвестности на лавочке.

Он шел к подъезду, чувствуя в груди, под горлом, раскаленный кусок свинца. Хотелось плакать, но позволить себе этого он не мог. Отец всегда говорит, что никогда не нужно ничего бояться и ни у кого ничего не просить.

Между тем ноги не шли, и, чтобы подниматься по пахнущей летней прохладой лестнице, ему приходилось совершать над собой насилие. Ботинки цеплялись за ступени, и он уже дважды едва не упал. Все было в это утро необычно, отлично от остальных дней. Обычно тихая квартира на втором этаже их двухэтажного кирпичного дома сегодняшним днем превратилась в эпицентр разноголосого шума. Сначала был стук в дверь, потом чужой говор, похожий на тот, которым разговаривают грузчики в магазине на Коммунистической, потом этот говор усилился,

и им заполнилась вся квартира. Зачем-то пришли соседи, хотя их никто не звал, но больше всего Артуру были неприятны эти четверо, что стали сразу вести себя не так, как гости, а так, как будто именно они хозяева в этом доме.

Поднявшись на этаж, Артур заставил себя поднять глаза и как следует рассмотреть открывшуюся его взору картину. Дверь распахнута настежь и, судя по всему – тот же говор, топот и движения – народу там почти битком.

Его заметили сразу же, едва он перешагнул порог, разделяющий коридор и комнату. Какой-то усатый хмырь в сером помятом костюме тут же вперил в него свой голубой взгляд и прокричал:

– Я же просил, чтобы ребенка убрали! Пусть его заберут к себе соседи, а там разберемся! Кстати, сколько вашему сыну лет, гражданин Мальков?

– Шесть, – сказал отец и посмотрел на Артура.

И тут Артур не выдержал.

Он еще никогда не видел отца в таком унизительном положении. На его руках были надеты наручники, и теперь он курил, держа папиросу в обеих руках. Он сидел на табурете посреди комнаты, словно нашкодивший во время занятий воспитанник детского сада в кабинете директора Николая Ивановича. Его плечи были опущены книзу, и всегда уверенный в себе, он даже не потянулся к сыну, чтобы оградить его от такого обращения. Артур смотрел в глаза отца и видел в них туман. Наверное, папа зевнул. Так всегда бывает – зевнешь, а потом никак не можешь спастись от слез, которые лезут из глаз вопреки всем желаниям. Почему отец сидит, словно побитый кот, не встает, как это бывало не раз, и не заставляет этих четверых закрыть свои рты и извиниться?!

Что-то изменилось в жизни.

Он тихо завыл. Так воет собачонка, выброшенная на улицу бессердечными хозяевами, позабытая и обиженная.

– Я же сказал – уберите ребенка! Заберите его отсюда кто-нибудь! Определимся с отцом, потом о нем позаботимся! Да заберите же его!!

Артур заплакал еще громче.

– Сынок, не плачь…

– Можно, мы его к себе заберем? – послышался голос соседки.

– Заберите к себе, заберите к чертовой матери – куда хотите заберите, только не мешайте работать! – окрысился «серый».

– Пойдем, Артурка…

Отмахнувшись от окутавших его рук соседки, тети Гали, Артур бросился к отцу.

– Ччерт! – прошипел «помятый» и схватил мальчишку за шиворот.

– Не трогай пацана! – махнув соединенными вместе руками, отец заграбастал Артура и прижал к себе.

– Да что это такое происходит?! – изумился «мятый».

С силой, так, что на рубашке Артура затрещала фланель, он оторвал его от отца и отбросил в сторону.

– Ах ты…

Ну, вот наконец-то отец превращается в самого себя! Сейчас он поднимется со стула и исправит ситуацию. Не может того быть, чтобы этот сон так долго длился. И отец на самом деле встал.

Артуру вовсе не было больно, когда он, пролетев около двух метров, врезался в сервант и ударился о его ножку головой. Он не замечал боли и оскорбления! Отец встал, его отец, с которым никто доселе в Ордынке не разговаривал так, как разговаривали эти четверо во главе с «мятым».

Вскочив, отец размахнулся обеими руками и неудобно, но изо всех сил врезал этому «мятому» по голове. Хрюкнув, как потревоженный боров, тот наклонил туловище вперед и быстро помчался в сторону трюмо. Протаранив головой толстое зеркало, он рухнул грудью на тумбу и хрюкнул еще раз.