Наследник Громовержца
Шрифт:
Я с досадой поморщился. Мне страшно не нравилось, когда меня так называли. Особенно — когда называли всерьёз.
— И по-твоему, — скептически осведомился я, — меня хотели убить из зависти?
— Вполне возможно. Зависть — веский мотив для убийства. Но есть и другой — власть. Не исключено, что кто-то из претендентов на жезл понтифика решил устранить тебя как опасного конкурента.
От неожиданности я подавился куском ветчины. А откашлявшись, сказал:
— Ну, это уже слишком, Фи! Что за глупости, в самом деле! Прежде всего, понтификат отца заканчивается только через шестьдесят лет. Впереди ещё уйма времени.
— Да, для нас это много, — согласилась Фиона. — Это вдвое больше, чем мы прожили на свете. Но те, кто старше, привыкли просчитывать свою жизнь на десятилетия вперёд. Для них полвека — не такое отдалённое будущее, и они начинают думать о нём уже сейчас. Тем более, что твой отец не собирается оставаться на второй срок.
— А я не собираюсь становиться его преемником. Ты же знаешь, я не особенно честолюбив.
— Знаю. Но за шестьдесят лет всё может измениться. Ты наберёшься опыта, почувствуешь вкус власти… И не надо возражать, Феб. Я вовсе не настаиваю на этой версии, а просто хочу показать наивность твоего утверждения, что у тебя нет врагов. И насчёт отсутствия мотивов у Ричи ты тоже ошибаешься. Он вполне мог возненавидеть тебя за то, что ты претендуешь на Силу Источника, от которой сам он отлучён.
— На Силу претендую не я один.
— Зато ты номер первый в списке Хозяйки. И между нами, я не сомневаюсь, что именно ты станешь адептом. К тому же остальные кандидаты родом из Авалона, в Экваторе они появляются лишь изредка, и Ричи трудно добраться до них. С какой стороны ни глянь, ты — самая удобная мишень для его мести Источнику.
Я с сомнением покачал головой:
— Все твои версии слишком притянуты за уши.
Фиона остро посмотрела на меня:
— За уши, не за уши, но ведь кто-то же покушался на тебя.
— Да, — вздохнул я, — покушался. И хуже всего, что я понятия не имею, с какой стороны ждать следующего покушения.
2
Далеко внизу клубились тяжёлые грозовые тучи, застилая до самого горизонта Олимпийское предгорье. Там, под плотным облачным покровом, бушевала буря — оглушительно грохотал гром, сверкали тысячи молний, дул шквальный ветер и хлестал горячий ливень. Сумеречная гроза в долине набирала силу.
Как раз по этой причине улицы и площади города Олимпа на вершине одноимённой горы были непривычно малолюдны. Сегодня заканчивались йовиналии — дни Зевса-Юпитера, дни Громовержца, — и ещё вчера почти все горожане заблаговременно спустились в предгорье, надеясь на очередную грозу. Их ожидания полностью оправдались, и буря разразилась точно по расписанию, как это случалось уже одиннадцатый год подряд — в один и тот же день, в один и тот же час, в одном и том же месте.
Но ничего мистического в такой пунктуальности стихии не было. Эта гроза в Олимпийском предгорье, как и все предыдущие, приуроченные к йовиналиям, не была вызвана естественными причинами — её наслал я по распоряжению деда Януса.
Я стоял на вершине мира — на верхней площадке самой высокой башни на высочайшей горе Страны Сумерек — и наблюдал за движением грозового фронта. На мне была плотная тога с тёплой подкладкой, но всё равно я порядочно озяб. И дышать было трудновато: здесь ослабевали чары, которые поддерживали в расположенном на девятикилометровой высоте городе температуру и давление воздуха как на уровне моря.
Моя работа была почти закончена. В течение последних двух часов я сгонял в долину тучи, попутно насыщая их дополнительной влагой, а теперь оставалось только следить за тем, чтобы буря не вышла из-под контроля. Впрочем, этого ещё ни разу не случалось, и я был уверен, что сегодня тоже не случится — ведь не зря же меня называли наследником Громовержца.
Само по себе управление погодой не было каким-то уникальным, присущим лишь мне даром. Вызвать грозу под силу любому мало-мальски умелому колдуну, однако масштабное вмешательство в природные процессы всегда чревато непредсказуемыми и крайне неприятными осложнениями. Как правило, это приводило к серьёзному нарушению атмосферного баланса, который ещё многие дни, а то и целые месяцы, давал о себе знать всевозможными стихийными бедствиями.
Однако мне каким-то непостижимым образом удавалось нейтрализовать все негативные последствия своего воздействия на окружающую среду. Я сам не понимал, как это получается; просто всегда интуитивно знал, чт'o нужно делать, и ещё ни разу не ошибался. В истории известно лишь несколько человек, обладавших такой способностью: Тор, Адад, Лей-Гун, Индра, Перун и, конечно, Зевс — тот самый Громовержец, чьим наследником меня считали, правнук Януса и первый понтифик Олимпа, правивший городом восемь тысяч лет назад. Должен сказать, что я чувствовал себя весьма неуютно в такой блестящей компании выдающихся предшественников, которым во многих мирах поклонялись как богам.
Грозы, штормы и ураганы я начал вызывать с двенадцати лет, но занимался этим скрытно от всех, поскольку в официальных владениях колдовских Домов любые метеорологические опыты были запрещены под страхом сурового наказания. К пятнадцати годам я поднаторел в погодной магии настолько, что стал устраивать для своих друзей горячие сумеречные ливни. До сих пор не знаю, кто из них проболтался, но как-то раз на очередную грозу явились мой отец Дионис, понтифик Олимпа, и мой прадед Янус, король Сумерек.
Никогда не забуду, как они смотрели на меня, когда гроза закончилась, тучи разошлись, вновь стало ясно, безветренно, и никаких природных катаклизмов не наступило. Тогда я впервые осознал, что даже отец, которому перевалило за двести лет, даже дед, чей возраст исчислялся многими тысячелетиями, отнюдь не всемогущи. Источник дал им невероятную силу, они были способны взрывать звёзды и стирать в порошок планеты, но не могли сделать того, что было для меня проще простого.
А когда мне исполнилось семнадцать, дед Янус привёл меня сюда, на Зевсову башню, и попросил вызвать грозу. С того времени я ежегодно в последний день йовиналий устраивал в Олимпийском предгорье сумеречные грозы с горячими ливнями, и всё чаще меня сравнивали с легендарным Зевсом-Юпитером. Это сравнение (что греха таить) очень льстило моему тщеславию — но вместе с тем здорово смущало меня…
Гроза отгремела, дождь закончился и тучи стали расходиться. Убедившись, что моего вмешательства больше не потребуется, я покинул верхнюю площадку башни и начал спускаться вниз по винтовой лестнице. С каждым моим шагом воздух становился плотнее, и от избытка кислорода в крови у меня слегка закружилась голова.
На четвёртом уровне я свернул в короткий боковой коридор и вошёл в рабочий кабинет понтифика. Отец сидел за столом и внимательно просматривал какие-то бумаги. Услышав звук открывшейся двери, он поднял голову и повернулся ко мне.