Наследник полуночи

1903 год

Магнусу потребовалось почти двадцать минут, чтобы заметить парня, разбившего все лампочки в комнате, но справедливости ради стоит отметить, что он просто отвлекся на декор.

Прошла практически четверть века с тех пор, как Магнус был в Лондоне. Он скучал по этому месту. Конечно, на рубеже веков, Нью-Йорк обладал той энергетикой, с которой не мог сравниться ни один другой город. Магнусу очень нравилось сидеть в экипаже, грохочущем в ослепительных огнях Лонгакр-Сквер, останавливаться у замысловатого фасада театра Олимпия, времен французского

ренессанса или тереться локтями с десятком разных людей на фестивале хот-догов в Гринвич-Виллидж. Он любил путешествовать на надземной железной дороге, визг тормозов и все остальное, и с нетерпением ждал поездки на огромной подземной системе, которая строилась внизу, в самом сердце города. Перед своим отъездом он видел строительство большой станции на Коламбус-Серкл и надеялся вернуться и обнаружить ее, в конце концов, законченной.

Но Лондон оставался Лондоном, со своей внутренней историей, каждым веком, содержащимся в новой эпохе. У Магнуса тоже были тут истории. Он любил здесь людей и здесь же их ненавидел. У него была одна женщина, которую он любил и ненавидел, поэтому сбежал в Лондон, чтобы избежать этих воспоминаний. Иногда он задавался вопросом, не ошибся ли он, уехав, может, ему следовало пережить плохие воспоминания ради хороших, следовало страдать и остаться.

Магнус вжался в обитое бархатом кресло — с потрепанными подлокотниками, о ткань которых десятилетиями терлись рукавами — и оглядел комнату. Английским помещениям был присущ аристократизм, с которым не могла сравниться Америка со всей своей дерзкой молодостью. С потолка свисали мерцающие люстры, конечно, из граненого стекла, а не горного хрусталя, но они излучали достаточно света, а вдоль стен выстроились электрические бра. Магнус по-прежнему считал электричество чем-то волнующим, хотя оно и было более тусклым по сравнению с волшебным огнем.

За столами сидели группы джентльменов, играя в фараона и пикет. Вдоль стен на покрытых бархатом скамьях возлегали дамы, которые были не лучше того, кем должны быть: их платья были слишком облегающими, слишком яркими — именно такими, как больше всего нравилось Магнусу. Джентльмены, которым везло за столом, упоенные победой и фунтовыми банкнотами, подходили к ним. А тем, кому госпожа Удача не улыбнулась, натягивали свое пальто у дверей и молча выскальзывали в ночь, лишенные денег и общения.

Все это было так драматично, и очень нравилось Магнусу. Он еще не устал от зрелища обычной жизни обычных людей, несмотря на течение времени и тот факт, что все люди, в конечном счете, были практически одинаковы.

И тут громкий выстрел заставил его поднять голову. Посреди комнаты стоял юноша с взведенным серебряным пистолетом в руке. Он был окружен разбитым стеклом только что отстреленного рожка люстры.

Магнуса переполнило чувство, которое французы называли дежавю — чувство, что ты был здесь раньше. Конечно, он и до этого бывал в Лондоне, двадцать пять лет назад.

Лицо молодого человека напоминало ему о прошлом. Это лицо из прошлого, одно из самых красивых лиц, которые мог припомнить Магнус. Лицо, настолько идеально высеченное, что превращало убогость этого места в пустой рельеф — настолько сильно горящая красота, что пристыдила сияние электрических ламп. Кожа юноши была такой белой и чистой, что казалось, будто она сияет светом. Линии его скул, подбородка и горла, открываемого расстегнутым воротником льняной рубашки, были так чисты и идеальны, что он выглядел

практически как статуя, если бы сильно растрепанные и слегка вьющиеся волосы не падали ему на лицо, черные как полночь по сравнению с его прозрачной бледностью.

Годы снова утянули Магнуса назад, туман и газовое освещение Лондона более чем двадцатилетней давности наступали на него. Он обнаружил, что его губы произносят имя «Уилл». Уилл Херондэйл.

Инстинктивно Магнус шагнул вперед, казалось, будто движение вышло не по его собственной воле.

Юноша перевел взгляд на него, и Магнуса накрыло потрясение. Это были глаза не Уилла — глаза голубого цвета, как ночное небо в преисподней, отчаянные и нежные.

У этого же юноши они были сияющимии золотистыми, как хрустальный бокал, наполненный до краев бодрящим белым вином и поднятый в отражающихся лучах пылающего солнца. Эти глаза Магнус не мог представить нежными. Молодой человек был очень, очень милым, но его красота походила на когда-то красоту Елены Троянской, несчастье читалось в каждой линии. Свет его красоты заставлял Магнуса думать о горящих городах.

Воспоминания о тумане и газовом освещении отступили. Его мгновенный приступ глупой ностальгии закончился. Это был не Уилл. Этот сломленный красивый юноша сейчас был бы мужчиной, а этот мальчишка — незнакомец.

Тем не менее, Магнус считал, что такое сильное сходство не могло быть совпадением. С небольшим усилием он пробрался к мальчишке, когда другим обитателям игрового ада, похоже, было все ясно, и они не желали к нему приближаться. Юноша стоял один, разбитое стекло вокруг него походило на сияющее море, а сам он — на остров.

— Не совсем оружие Сумеречного охотника, — пробормотал Магнус. — Не так ли?

Золотистые глаза превратились в яркие щелки, а свободная рука с длинными пальцами, не держащая пистолет, поднялась к рукаву, где, по мнению Магнуса, был спрятан ближайший клинок. Его руки казались не совсем уверенными.

— Спокойно, — добавил Магнус. — Я не причиню тебе вреда. Я — маг, за которого могут поручиться Уайтлоу из Нью-Йорка, как весьма… ну, в основном, безвредного.

Повисла долгая пауза, показавшаяся опасной. Глаза юноши были похожи на звезды, сияющие, но не раскрывающие его чувств. Обычно Магнусу хорошо удавалось читать людей, но сейчас было трудно предсказать, что может сделать этот парень.

Магнуса по-настоящему удивило то, что он произнес следующим:

— Я знаю, кто ты. — Голос не был таким, как лицо, в нем присутствовала мягкость.

Бейну удалось скрыть свое удивление и поднять брови в немом вопросе. За свои триста лет жизни он научился не попадаться на каждую предложенную ему наживку.

— Ты Магнус Бейн.

Магнус помолчал, а потом склонил голову.

— А ты?

— Я, — заявил юноша, — Джеймс Херондэйл.

— Знаешь, — пробормотал Магнус, — я предполагал, что тебя зовут как-то так. Рад, что я знаменит.

— Ты маг, друг моего отца. Он все время рассказывал о тебе моей сестре и мне, когда бы в нашем присутствии Сумеречные охотники пренебрежительно не упоминали о Нижнем мире. Он говорил, что знал мага, который был ему лучшим другом и достоин больше доверия, чем многие воины-нефилимы.

При этих словах губы молодого человека скривились, он говорил насмешливо, но скорее с презрением, чем весельем, будто его отец был дураком, сказав ему такое, а, повторив, сам Джеймс тоже им стал.

Магнус не был настроен на цинизм.