Наследники Асклепия
Шрифт:
В Кустанае из самолета выгрузили труп. На вскрытии, как я и ожидал, обнаружили эмболию легочной артерии. Оторвавшийся в культе тромб перекрыл кровоток.
Да, врач умирает с каждым своим пациентом. Часть меня ушла вместе с этим симпатичным бригадиром. И снова чувство вины. Возможно, его следовало оставить на стане. Тогда не оторвался бы тромб. Не легкомысленно ли было усадить на пассажирское сидение человека после двух ампутаций?
Но стыдно признаться. К этим мучительным мыслям примешивалось мелкое, подленькое, постыдное чувство врачебного тщеславия: в самолете
Сейчас я нахожу этому некоторое оправдание. Я был молодым врачом. Выдающихся деяний на моем счету не было. Труд каторжный. Быт ужасный. Материальная компенсация за труд не только ниже критики, но даже вне логики. Чем-то надо было подкармливать эмоциональную сферу. Так и рождалась преувеличенная удовлетворенность после каждого правильно поставленного диагноза, если он не был очевиден. Со временем у меня прошла эта глупая болезнь.
Диагноз
Вспоминаю случай, когда, поставив правильный диагноз, я тоже задрал нос в своем сознании.
Летом 1953 года испуганная мама привела на консультацию в ортопедический институт своего трехлетнего ребенка. В тот день я был на детском приеме. Самый крупный на Украине невропатолог, профессор Динабург, поставила диагноз: остаточные явления полиомиелита. Мне предстояло исследовать функцию каждой мышцы обеих ног. Такое исследование у трехлетнего ребенка дело не очень простое. Ребенок должен сознательно сопротивляться каждому движению врача. Иногда даже взрослым не объяснишь это с первого раза. Но трехлетний человечек удивил меня своим высоким не по годам интеллектом.
С профессором Динабург я не был знаком, никогда не видел ее. Но слухи о ее высоком профессионализме уже давно доходили до меня. Поэтому, даже убедившись в том, что поставленный ею диагноз не соответствует действительности, я все еще не мог поверить в свою правоту. Снова с начала до конца я провел исследование, превратившееся в увлекательную игру, что доставляло удовольствие и врачу и потрясающе сообразительному трехлетнему пациенту. И все-таки профессор Динабург не права. Никаких остаточных явлений полиомиелита. Плоскостопие, которое можно устранить настойчивыми упражнениями.
Еврейская мама, естественно, усомнилась в диагнозе молодого врача и снова обратилась к профессору Динабург. Возмущению профессора не было предела. Какой-то мальчишка, какой-то недоросль смеет оспорить мнение корифея! Узнал я о буре в кабинете профессора от ее мужа, Оскара Ароновича Рабиновича. Профессор рассказала ему о наглости какого-то ортопедишки.
Услышав мою фамилию, Оскар Аронович остудил супругу. Он сказал ей, что ортопедишко знает, конечно, еще далеко не достаточно. Но то, что он уже знает, это основательно. У него лично нет никаких сомнений в том, что диагноз ортопедишки правильный. Впрочем, если корифей настаивает, он может посмотреть ребенка. На это Анна Давидовна отреагировала также весьма бурно, заявив, что неврологию она знает не хуже своего супруга. Оскар Аронович ответил, что в этом у него нет сомнений, но, кроме неврологии, в отличие от своей супруги, у него еще есть понятие об ортопедии.
Так началось мое сперва заочное знакомство с профессором Динабург, постепенно, спустя несколько лет превратившееся в дружбу. И уже совсем естественно было то, что, сломав ногу, Анна Давидовна стала моей пациенткой.
Диагноз мой оказался правильным. Банальное плоскостопие. Более того, правильным оказался мой диагноз по поводу интеллекта маленького пациента. Сейчас он физик-теоретик, профессор Хайфского университета.
С именем профессора Динабург в моей практике связан еще один диагностический курьез. На сей раз речь идет об очень редкой патологии.
Как-то вечером пришел ко мне на прием невысокий худощавый мужчина средних лет. Он вручил мне письмо, написанное Анной Давидовной.
В течение года, писала она, пациент обращался к ней по поводу болей в правой руке. При первом обращении она поставила диагноз: боль в плечевом сплетении. Назначенное лечение не оказывало положительного эффекта. Причину болезни не могла установить. Сейчас она пришла к убеждению, что, хотя плексалгия действительно имеет место, причину может определить не невропатолог, а ортопед. Она просит меня взять на лечение этого пациента.
Я тщательно обследовал больного. Никогда до этого мне не приходилось видеть пациентов, страдавших заболеванием, название которого гломус. Но уже минут через десять я не сомневался в том, что у больного гломус. И больной не сомневался в том, что будет здоровым. (Потом он рассказал мне, эта уверенность появилась у него в тот момент, когда я спросил, как кисть руки реагирует на холод).
Гломус — это своеобразная опухоль, сосудистый клубок. Он густо оплетен нервными окончаниями. Обычно он находится под ногтевой пластинкой и причиняет интенсивную боль во всей руке. Именно поэтому ни сам больной, ни осматривающие его врачи не обращают внимания на «гвоздь, воткнутый под ноготь».
Пациенту я велел прийти на следующее утро ко мне в больницу, где я сделаю ему операцию. Он поблагодарил меня и уже собирался уйти. Но я задержал его. В соседнем кабинете принимал очень хороший хирург с большим, еще довоенным стажем. Я относился к нему с большим почтением. Он заслуживал этого. Я пригласил хирурга и предложил ему поставить диагноз. Я получал удовольствие, наблюдая, как грамотно и систематично врач обследует больного. Окончив осмотр, хирург сокрушенно произнес:
— Не знаю. Вижу плечевой плексит. Но ведь не для этого вы меня пригласили?
— Не для этого. Я вам сейчас продемонстрирую патогномоничный симптом. — Патогномоничным называют симптом, характерный только для данного заболевания.
Я открыл кран с холодной водой и подставил под струю указательный палец больного, под ногтем которого находился гломус. Больной отдернул руку, словно именно сейчас я вонзил ему под ноготь гвоздь.
— Ну?
— Не знаю.
— Это гломус.
— Впервые слышу.
Мое изумление было так велико, что я забыл о своем отношении к коллеге. Я зашел с ним в его кабинет.