Наследники Фауста
Шрифт:
Кольцо холодило ладонь, а я смотрела и смотрела на тех, рядом с кем мне не бывать. Обрывки латинских фраз заставляли невольно вслушиваться, но говорящие проходили мимо, и я не успевала уразуметь речей, не мне предназначенных; колыхались полы мантий, хмурились и улыбались лица под черными шапочками, и я торопилась опустить глаза, чтобы взглядом не привлечь вопроса. Впрочем, никому здесь не было дела до меня…
Только я подумала об этом, передо мной остановился юноша в городском платье, с книгами под мышкой:
– Могу ли я чем-то помочь вам, добрая девица?
– Н-нет, благодарю вас.
Школяр поклонился, тряхнув
Набравшись смелости, я обратилась к двум докторам в мантиях богословов, пересекающим двор. Обоим на вид было около пятидесяти, следовательно, кого и спросить, как не их.
– Простите мою дерзость, почтенные господа, и позвольте узнать: как мне найти доктора Иоганна Фауста?
– Иоганна Фауста?
– переспросил тот, что был повыше ростом, и равнодушное удивление в его голосе заставило утоптанную землю качнуться под моими ногами.
– Ты, верно, спутала имя. Такого доктора нет и не было в стенах университета.
Я молча склонила голову. Нечистый обманул меня, и кухонные сказки тоже лгали. Фауст не был доктором в Виттенберге, а может быть, и вовсе не существовал никогда! Достойный конец глупого пути.
– Тьма невежества проникает даже сюда!
– желчно сказал второй. Он говорил по-латыни и, само собой, обращался не ко мне, а к коллеге.
– Гнуснейшие происки папистов вплетают в эти грязные россказни наше славное имя. Долго ли нам искупать грехи этого зловонного вместилища бесов?!
– Терпение, Каспер, - сказал первый, затем опять заговорил по-немецки: - Ты слышала ответ, девица. Передай его тем, кто надоумил тебя спросить.
Я слышала ответ, и слышала то, что не должна была понять, и успела приметить еще кое-какие мелочи: тяжелое, учащенное дыхание высокого, стиснутый кулак второго, говорившего про папистов, сжатые губы и ледяные, остановившиеся глаза обоих. В этих глазах читалось не презрительное раздражение, вызванное вздорным вымыслом, но ненависть и торжество мести. Или уроки физиогномики, преподанные мне господином Майером и укрепленные в доме тетушки Лизбет, пропали даром, или проклятый доктор в самом деле существовал, и был врагом университета, и был повержен.
Невелика радость услышать, как твоего родного отца называют зловонным вместилищем бесов, но для первого дня и это неплохо.
Ячневая каша на воде, местами подгоревшая, а внутри комков - холодная, есть единственное блюдо, которое стоит грош. А чревоугодие - поистине смертный грех для одинокой девицы в чужом городе, не нашедшей себе службы. Дочка хозяина принесла еще кусок хлеба - видно, пожалела меня.
Я осталась одна за столом: паломники направились на проповедь некоего ученого доктора, а я сказала господину Коббе, что ищу остаться в Виттенберге. Он сухо пожелал мне удачи и даже пообещал помочь. Ну, вот разве что он поможет…
Никто здесь не ждал дитя чернокнижника с распростертыми объятиями. Накануне я чуть ли не до заката топтала улицы, стучала в двери и спрашивала, не нужна ли добрым людям служанка. Дважды меня обозвали воровкой, единожды - площадной девкой, а все прочие коротко отвечали, что в пришлых слугах не нуждаются. Потому я заночевала на постоялом дворе вместе с другими паломниками и теперь жевала мерзостную кашу, уговаривая себя не впадать в отчаяние.
– Да чтоб я больше не слыхала от тебя таких слов, толстый ты боров! Не к лицу разумному человеку повторять пьяные бредни!
Я подняла голову от миски. Толстым боровом (и разумным человеком) был сам хозяин, подсевший к опрятно одетой дородной женщине. В подтверждение своих слов она сердито стукнула согнутым пальцем по столу и отодвинула кружку.
– Ну, не сердись, Марта, - примирительно прогудел хозяин.
– Разве я сказал что-нибудь кроме того, что всем известно? Или он не живет в сером доме?
– так, по крайней мере, послышалось мне с моего места. Зато ответ почтенной Марты был ясней ясного:
– Так что с того, старый?! Дом есть дом, ничего больше! Не возьму я в толк, почему все прицепились к нему и ни к кому другому? Из-за дома - и что такого в этом доме, Господи небесный?! Нет в нем ничего, о чем дураки болтают.
Хозяин что-то пробормотал в усы; я разобрала только слово «наследство», а девочка-судомойка, вертевшаяся рядом, прислушалась, вытягивая шею, и перекрестилась, причем востроносая мордашка изобличала неподдельный ужас.
– Глупости, все глупости!
– отрезала Марта.
– Я же там день и ночь была, когда ходила за господином профессором! Стыдно тебе, Петер, почтенный же человек!
– (Хозяин больше не улыбался, видно, доброе мнение Марты было ему важно.) - Три недели - три полных недели я была при нем, и ничего от него не видела, кроме кротости и благочестия! Чтобы узнать человека, надо его больным повидать, вот как я скажу!
– В болезни по-всякому бывает, - не удержался хозяин.
– Как смерть подойдет и с ней адский пламень, самый закоснелый греховодник станет благочестив…
– Молчи знай! Ты о своих постояльцах суди, о пропойцах да шляйках, а господина профессора поносить не позволю!
– Да что ты, Марта, Господь наш с тобой. Я и не о нем вовсе, а так, к примеру… Его хоть навещает кто?
– А как же!
– Марта продолжала все так же запальчиво.
– Университетские, считай, каждый день приходят, молодые, да господин Фридрих, да господин Альбрехт…
– Господин Альберто, - ухмыляясь, поправил хозяин.
– А хоть бы и Альберто, - на сей раз Марта не стала возвышать голос, но придала ему некое особо пронзительное звучание, отзывающееся дрожью в костях собеседника, и подбоченилась свободной рукой.
– Да простит меня Господь, коли я ошибаюсь, а только иные паписты будут поблагородней иных показных праведников, вот оно что. Он не наш, с него и спрос другой, но человек он порядочный, не чета кое-кому.
– Ах, Марта, Марта, - хозяин укоризненно покачал головой.
– Темны мне твои речи. Смотри, как бы плохим не обернулось… Ну, не буду, не буду. Нашла уже кого?