Наследники Ваньки Каина (сборник)
Шрифт:
Следует также учитывать, что вопрос о группировках рецидивистов в теории и практике борьбы с преступностью освещен недостаточно полно. Не случайно правоохранительные органы, столкнувшись в 80-е годы с аналогичным феноменом, оказались слабо подготовленными к эффективной борьбе с ним.
Появление группировок профессиональных преступников обусловлено рядом исторических, социальных факторов. Оно свидетельствует о том, что преступность не осталась и не могла остаться вне классовой борьбы. Активизация уголовных элементов после преждевременной амнистии, проведенной Временным правительством в марте 1917 года, была связана с тем, что большая часть выпущенных на свободу преступников была деклассированной массой, не способной понять и осознать происходящих в стране событий.
Кроме того, в первые после революции
Но стремление приспособиться, а для многих еще и навредить новому порядку заставляло их искать и устанавливать связи с опытными профессиональными преступниками («блатными»). В то же время новая категория преступников имела одно очень значимое преимущество. Многие из них, являясь выходцами из мелкобуржуазной среды, были грамотнее, хитрее и выше по своему интеллектуальному уровню, чем традиционные уголовники. Поэтому с течением времени банды, воровские шайки стали возглавлять лидеры из «новых». Появились так называемые авторитетные преступники, которые стали не только быстро перенимать традиции и законы старого преступного мира, но и интенсивно вносить свои порядки, близкие к их политическим убеждениям. Прежде всего это выражалось в том, что преступная деятельность расценивалась лидерами как форма социального протеста, в которой отчетливо проявлялись идеи анархизма. Не случайно эта первая группировка «авторитетов» называлась «идейной». Вместе с тем ее лидеры не имели достаточно прочных связей между собой, а шайки, как правило, действовали изолированно друг от друга. И лишь в лагерях они составляли одну группировку крайне выраженной антисоциальной направленности.
В конце 20-х – начале 30-х годов под давлением внешних факторов (укрепление могущества Советского государства, изменение законодательства, рост экономики) и внутренних (противоречия в уголовном мире) указанные выше преступные сообщества стали разлагаться. В среде преступников появилась новая лидирующая категория, именуемая «урками»[3]
, которая также создавала свое окружение, но преимущественно из воров.
Между «жиганами» и «урками» в местах лишения свободы началась борьба за лидерство. Она нередко носила жестокий характер. Победили «урки». Однако впоследствии сами они растворились в увеличившейся массе воров, которые среди всех заключенных составляли около четверти. Внутри этой массы также шла борьба за лидерство. Среди воров выделялись свои «авторитеты». Модифицируя традиции уголовного мира дореволюционной России, они внешне проводили в лагерях «политику» справедливости, защиты обиженных. Этому еще способствовало и то, что в конце 20-х и первой половине 30-х годов охрана и некоторая часть административною аппарата набирались из среды заключенных. Многие воры с целью давления на заключенных проникали на эти должности и получали большую возможность утверждать свои «законы».
Появление «воров в законе»
Следует отметить, что воровская категория полностью освободилась от политической примеси, считая, что вор должен только воровать и не вмешиваться в дела государства. Те, кто стал придерживаться воровских правил поведения, назывались «ворами в законе».
Определить достоверно, когда (в каком году) возникла группировка и почему она стала называться «ворами в законе», достаточно сложно. В жаргоне дореволюционного преступного мира такой термин исследователями не зафиксирован. Можно сделать вывод, что «воры в законе» утвердились в начале 30-х годов. Это название как бы символизировало
Сведения в литературных источниках и нормативных актах МВД СССР о нормах поведения («законах») и преступной деятельности воровского сообщества крайне бедны и нередко противоречивы. В 50-х годах воровскую группировку посчитали за проявление организованной преступности в СССР и вуалировали ее название и «законы» под различные термины. В последующие годы эту группировку считали ликвидированной и попыток к ее изучению также не предпринималось. Результаты же опросов «воров в законе», проведенных некоторыми учеными и практическими работниками в середине 80-х годов нуждаются в тщательной оценке, хотя и не колеблют общих положений о сущности самой группировки. В этой связи описание ее «законов» дается нами с поправкой на данные обстоятельства.
«Вор в законе», по словам В. И. Монахова, – это особая категория преступников-рецидивистов, характеризующаяся двумя особенностями: 1) устойчивым «принципиальным» паразитизмом; 2) организованностью. Таковым мог считаться лишь преступник, имевший судимости, авторитет в уголовной среде и принятый в группировку на специально собранной сходке. Кандидат в группировку проходил испытание, всесторонне проверялся ворами, после чего ему давались устные и письменные рекомендации. Сходка являлась не просто формальным актом утверждения новичка. Главная ее цель состояла в определении надежности принимаемого лица, пропаганде воровских «идеалов» среди других категорий правонарушителей. Поэтому те, кто рекомендовал кандидата, несли перед сходкой ответственность за его дальнейшее поведение. Не случайно лица, попавшие в группировку, были исключительно ей преданы.
Воровская присяга
Кандидатам в группировку внушалась мысль об исключительной роли «законников», их особом положении, о предназначении устанавливать справедливость и порядок в преступном мире. Пополнение группировки осуществлялось вне зависимости от условий и мест нахождения «воров в законе», а процедура приема не допускала никаких отступлений от установленных правил.
Вот любопытный случай, описанный в литературе 50-х годов. В одной из транзитно-пересыльных отделений УИТК Красноярского края, где в 10 камерах содержались «воры в законе», прием осуществлялся следующим образом. Поскольку условия изоляции исключали сходку, вопрос обсуждался с помощью переписки. Рекомендующие воры направили по камерам записку («ксиву») в которой говорилось, что принимаемый («малютка») имеет определенные качества и заслуги. В частности, у него «поведение и стремления только воровские», он «длительное время нарушал дисциплину и почти не выходил из барака усиленного режима, несколько месяцев по поручению воров организовывал в одном из подразделений сбор денег с заключенных («благо воровское»)… Хотя он и молодой, но мысли у него только существенные и воровские, – писали поручители, – Мы рады, что к нам в семью прибывают новые воры».
Первая камера ответила: «Будет вором этот пацан. Бог ему навстречу!» Вторая камера также была не против, «если душа у него чистая». В таком же стиле выразили свое одобрение и другие камеры, после чего прием состоялся.
Прием в сообщество в условиях свободы облачался в рамки торжественности. По данным В. И. Монахова, существовала даже присяга, которую принимали публично «воры в законе». Текст ее был примерно такой: «Я, как пацан, встал на путь воровской жизни, клянусь перед ворами, которые находятся на сходке, быть достойным вором, не идти ни на какие аферы чекистов».
Рецидивисты, принятые в группировку, переходили в качественно новую криминальную категорию и должны были беспрекословно выполнять требования воровского «закона», представляющего собой совокупность выработанных преступным опытом норм поведения. Все постулаты «закона» направлялись исключительно на укрепление и сохранение данной группировки, на ее паразитическое существование не только в обществе, но и внутри антиобщественной среды. Устанавливаемые неформальные нормы поведения были не лишены психологического смысла, учета конкретной социальной и правовой обстановки. Высокая степень их общественной опасности заключалась в организующей роли воровских «законов» и заражении ими других правонарушителей.