Наследники
Шрифт:
— Я — Пруденс Гонт. А мой племянник с младых лет ничуть не изменился. Ему всегда недоставало хороших манер.
Барбара пожала ей руку.
— Барбара Синклер. Я очень рада знакомству с вами.
По дороге Стив только о вас и говорил.
— Наверное, наврал с три короба, — но по тону чувствовалось, что она довольна. — Вы, должно быть, продрогли. Позвольте угостить вас горячим чаем.
— С ромом, тетя Пру, — добавил я. — Если вы не забыли собственного рецепта.
Утром мы гуляли по засыпанному снегом берегу. Яркое солнце отражалось в мириадах рассыпанных щедрой Рукой
Тетя Пру встретила нас у двери.
— Тебе пять раз звонили из Нью-Йорка.
Я посмотрел на нее.
— И что ты им ответила?
— Тебя здесь нет.
— Молодец. Если позвонят еще раз, скажи, что ты знать не знаешь, кто я такой, и никогда обо мне не слышала.
— Что-нибудь случилось, Стив? — обеспокоилась тетя Пру.
— Ни-че-го, — отчеканил я. — Захотелось уехать. Мне нужно отдохнуть.
— А как же работа?
— Подождет.
Три дня мы наслаждались снегом, потом поехали в Бостон и улетели на Бермудские острова. Еще три дня купались и жарились на солнце. Впервые за три месяца я спал, не думая о работе. В понедельник утром я поднялся. на пятидесятый этаж.
Фогарти последовала за мной в кабинет, чуть ли не сгибаясь под тяжестью бумаг. Положила их на стол.
— Вы отлично загорели, мистер Гонт.
— Спасибо. Повалялся на солнышке. Как идут дела?
Она скорчила гримаску.
— Народ стоит на ушах. Никто не знал, где вы, и все доставали меня, полагая, что уж мне-то ваше местонахождение известно.
— Извините, что доставил вам столько хлопот.
— Это моя работа. Приходилось отвечать, что я ваш секретарь, а не телохранитель.
— Вы все делали правильно.
Фогарти указала на положенные на стол документы.
— С чего вы хотите начать?
Я глянул на возвышающийся передо мной Эверест, поднял всю стопку и сбросил в корзину для мусора. Посмотрел на Фогарти.
— Как вам такое начало?
— Меня устраивает, — невозмутимо ответила она. — Мистер Сейвитт просил позвонить, как только вы появитесь. Мистер Гэллиган…
— Если надо, позвонят сами, — я поднялся и направился к двери.
— Куда вы идете? — вырвалось у нее.
— Наверх.
На лице Синклера отразилось изумление, когда я вошел в его кабинет.
— Я как раз собирался звонить вам, — он протянул мне лист бумаги. — Поздравляю.
Я взял его, но даже не посмотрел, что на нем написано.
— Субботний вечер нас опять не подвел. Тридцать восемь процентов зрителей. Я думаю, вы всем показали, кто есть кто.
Я положил бумагу на стол.
— Нет, мистер Синклер. Показали вы.
— Не понял.
— Сначала я тоже не понимал, но теперь мне все ясно. И мне не нравится то, что я вижу. Я увольняюсь.
Глава 14
Он долго смотрел на меня. Затем медленно кивнул.
— Значит, увольняетесь?
— Совершенно верно.
— Дозволительно мне узнать причину?
— Дозволительно. Но, боюсь, вы не поймете.
— А вы попробуйте.
— Мне не нравится, когда меня используют. Я пришел сюда работать. А не перегрызать кому-то горло ради вашего удовольствия.
Синклер молчал.
— Вы вполне могли отпустить Дэна Ритчи на покой. С достоинством, не потоптав ногами.
Тут он обрел голос.
— Вы в этом уверены? — спросил он вкрадчиво.
Я кивнул.
— Дэна Ритчи следовало растоптать, — продолжил он тем же тоном. — И я думал, что вы понимаете это лучше других. Вы же сами сказали, что он слишком стар для такой работы.
— Я не сторонник эвтаназии [16] .
— Есть только один способ борьбы с раковой опухолью. Вырезать ее. Если этого не сделать, смерть неминуема. Другого пути нет. Дэн Ритчи — такая вот раковая опухоль. Он работал в компании двадцать пять лет и весь вышел. Вы это знали. Я. Но не совет директоров. Те-то полагали, что он по-прежнему приносит пользу. И многие поверили ему, когда он обвинил вас в напрасных расходах. Конечно, я мог бы отпустить его с миром. Но такой итог не убедил бы директоров в том, что Ритчи уже не способен принимать адекватные времени решения. А убедить надо было. И сделать это мог только один человек. Вы.
16
Умерщвление безнадежно больных (по гуманным соображениям).
— А если бы я проиграл? Что тогда?
— Вы не могли проиграть, — отрезал он. — Иначе я не позволил бы вам потратить столько денег.
Он нажал несколько кнопок на пульте дистанционного управления, и за моей спиной ожили экраны выстроившихся вдоль стены телевизоров.
— Взгляните на них.
Я повернулся, а он продолжал нажимать кнопки, меняя каналы.
— Влияние телевидения несравнимо ни с чем. И мы только начинаем это осознавать. Через пять лет телевидение будет решать, кто станет очередным президентом Соединенных Штатов. Через десять оно превратит планету в наш большой двор. Через пятнадцать перенесет нас на Луну.
Сердитое движение руки, и экраны погасли.
— От всего этого вы хотите уйти. Только потому, что игра слишком грубая. А вы чересчур чувствительны и не желаете никого обижать. Ваше стремление к максимальному рейтингу — детская забава. Управляя телевещательной компанией, вы формируете образ жизни людей.
Можете нести им добро, а можете — зло. Выбор ваш. И судить о том тоже вам. Вы один на вершине. Чем больше у вас зрителей, тем сильнее ваше влияние. Я полагал, вы это понимаете, но, возможно ошибался.
Он помолчал.
— Я не собирался произносить речь. Когда-то давно, во Фригии, веревки завязали в такой узел, что их никто не мог распутать. Гордиев узел. Существовала легенда, что тот, кто распутает его, станет королем. А Александр Македонский взял да разрубил его мечом. Просто и без затей. Пятидесятый этаж был нашим Гордиевым узлом. Он пустовал четыре года. Я намеревался отдать его человеку, который станет моим преемником. А для того, чтобы обосноваться там, нужно-то было лишь попросить меня об этом. До вас никто до этого не додумался. Я думал, вы и есть наш Александр. Он тоже был молод.