Наследство капитана Немо
Шрифт:
Когда мы сели за стол, инженер снова заговорил о войне, Марсель охотно стал рассказывать о том, что ему пришлось видеть в эти ужасные годы. Не спеша он рассказал всю свою жизнь.
— Я родился в Сент-Этьенне. Мой отец был старый забойщик — как пойдет, бывало, махать киркой, не угонишься за ним. Упаришься, а не вывезешь угля, что он наломает. Я был старшим из детей, и мне, под худую руку, попадало чаще, чем брату и сестренке. Я все ждал — когда ж это я вырасту большой и стану спускаться в шахту. Ну, до тринадцати лет пришлось погодить.
А там день за днем стали мы с отцом на рассвете — солнце ли, слякоть ли — спускаться в проклятую дыру. Сперва я только катал вагонетки; потом, как немного в силу вошел, стал нагружать их. Восемнадцатый год мне пошел, чтоб не соврать, когда отца моего пришибло: в соседней галерее был взрыв, в нашей обвалился потолок. Мне повезло — я остался цел, а ему раздавило руку. Он протянул недельки три и сгорел.
Довелось тогда мне всю семью кормить; братишка подрос и, как водится, стал катать вагонетки. А я уже тогда забойщиком был.
Лет восемь так мы и прожили, покойно, по-хорошему. А тут хозяева наши стали плату сбивать да урезывать — народу безработного много было, а им и на руку. Работаешь, работаешь, а на хлеб не хватает — все вычеты да отсчеты. Устроили мы тогда забастовку, а из-за этой самой забастовки я из шахт, что пробка из воды, вылетел. Пошел искать работу в шахтах по соседству, да кто мне ее, клейменому, даст? Пошатался я, пошатался и нанялся кочегаром на пароход; доехал до мыса Доброй Надежды и отправился на Иоганнесбургские золотые копи. Золота там я нашел немало, да не мне с него был толк. Тут началась война — надо было вызволять буров. Мне пришлось быть под начальством Жуберта — славного старого Жуберта. Там-то мы и встретились с Питером. А ведь здорово мы дрались тогда! Помнишь, Питер, как однажды мы вдвоем разогнали целую шайку Хаки [1] ! И сверкали же тогда их пятки! Ну да об этих вещах вы с Марицем расскажете лучше моего… Эге, да это что?… — Он наткнулся на кусок странной рыбы, у которой хрящеватый отросток торчал надо ртом.
1
Прозвище английских солдат.
— О, ведь это химера! — воскликнул Джиджетто. — Ай да Марсель, кого выудил!
— А ты почем знаешь, что эта рыба — химера? — спросил инженер.
— Да потому, что я изучал зоологию! — отвечал парень.
— Ты? — спросил я.
— Еще как! На рынке, во Флоренции.
— О, это хорошая школа! — засмеялся инженер.
— Конечно! Мой папа и моя мама не успели сказать мне, как их звали. Как-то жена Свежих-Сладких…
— Кого?
— Свежих-Сладких; это очень хороший человек из квартала Сан-Фредиано во Флоренции. Ну так вот: жена Свежих-Сладких как-то днем, а вернее, рано утром нашла меня в куче мусора. Она говорит, что я из этой куч и и родился, но я ей не верю. Она возвращалась с рынка, куда ходила за патокой для пирожков; ее муж продавал их и кричал: «Свежих, сладких — кому угодно! Только сольдо!» — потому его так и прозвали. Она потащила меня к своей приятельнице, которая имела грудного ребенка; та приложила меня к груди и покормила. И наелся же я! А Свежих-Сладких ругался с утра до вечера, глядя, как его жена бегает от одной доброй женщины к другой — то чтобы покормить меня, то за рубашонкой, то за пеленкой, как она сжигает пирожки и путается в сдаче. Наверно, у меня теперь есть штук тридцать молочных братьев и сестер. Когда мне стало пять лет, все мои мамы и папы решили, что довольно мне ползать по кучам мусора и что пора мне зарабатывать кусок хлеба. Меня отдали сапожнику, пьянице и поэту, черт возьми! Он уверял, что происходит по прямой линии от Данте Алигьери, хотя звали его Данте Сусини. Он окрестил меня именем Луиджи Бай и написал по этому случаю стихотворение. Имя это так и осталось, хотя звали меня все Котенком. Данте научил меня читать, писать и понимать толк в колодках. Он считал, что из меня должен выйти хороший поэт, и колотил меня колодками, когда я не мог выдумать рифмы. Потом я от него ушел и испробовал всякие занятия, какие только бывают на свете. А когда я узнал, что свет не сошелся клином на Сан-Фредиано, я решил отправиться посмотреть этот свет. Господи, как плакали все мои мамы и папы, и братья, и сестры, и тетки, и дядьки! Они натащили на прощанье столько курток и штанов, рубашек и ботинок и всякой дряни, что я чуть было не решил остаться и открыть лавку. Но это было бы невежливо; я отдал всю эту кучу жене Свежих-Сладких, чтобы она раздала ее бедным; так как беднее всех моих родственников в Сан-Фредиано никого не оказалось, то каждый из них получил свое. Когда я уезжал, они чуть не задушили меня поцелуями. Так я сюда и попал!
— Так я сюда и попал! — повторил старик. — Да ты ведь не рассказал самого главного — каким образом и почему вы сюда попали. Зачем мне знать, что с вами было раньше? Я хочу узнать, как вы сюда вошли и есть ли для вас надежда вернуться наверх.
— Я должен вернуться наверх, — воскликнул я. — Моя бедная мать…
— Твоя мать жива? А сестренка? — перебил меня Хозяин, вскочив с места.
Меня как громом оглушило. Я едва нашел в себе силы ответить ему, что сестра моя жива. Старик уже снова уселся и, казалось, взглядом просил меня не расспрашивать его ни о чем.
Несколько минут прошло в молчании. Наконец я собрался с силами и прервал его. Не торопясь, по порядку в рассказал Хозяину, как мы попали в подземелье.
Когда я кончил, старик немного помолчал, потом воскликнул:
— Нет, я не теряю надежды. Вы выйдете отсюда!
VII. Под Индийским океаном
Я сгорал от нетерпения остаться со стариком с глазу на глаз, чтобы расспросить его, наконец, обо всем, мучившем меня. После обеда мы провели несколько часов, болтая и куря прекрасные сигары, которыми Хозяин нас угостил.
— Завтра я расскажу вам свой план; теперь нам нужно хорошенько отдохнуть, потому что утром нам предстоит далекая прогулка, — сказал старик.
Он ушел в свою комнату, мы улеглись кто на полу, кто на диване.
Я не мог сомкнуть глаз; двадцать раз я готов был вскочить и пойти в комнату старика. Вероятно, старик тоже не спал: когда утром он вошел к нам, у него были воспаленные глаза и совершенно осунувшееся лицо. Я опять не мог поговорить с ним, потому что товарищи мои уже встали.
— Пора в путь! — сказал старик. — Надо получше запастись провизией, мы вернемся не раньше чем через два дня.
Мы последовали его совету и двинулись в путь.
Старик повел нас той же дорогой, которой мы шли к морю. Но в небольшой пещере, в которую выходило несколько галерей, он свернул в незнакомый нам проход.
Мы шли не останавливаясь весь день. Потом, выбившись из сил, мы растянулись на земле. Проснувшись, мы снова двинулись вперед. Часов через пять наш проводник поставил лампу наземь и сказал:
— Здесь нам уже не нужно освещать дорогу. Сейчас вы увидите свет, о котором так давно мечтаете.
Действительно, пройдя несколько шагов, мы увидали впереди бледное нежное мерцанье. Еще немного — и мы вышли в просторную пещеру. С высоты лился мягкий, синевато-зеленый свет.
— Да ведь это море! — воскликнули мы, глядя на прозрачный свод, лежавший над нами.
— Совершенно верно, — сказал старик, — это море. Свод этой пещеры состоит из одного гигантского кристалла!
— Что за чудное зрелище!
— А теперь посмотрите сюда! — он указал нам на угол пещеры.
Я вздрогнул от изумления. Там была груда брильянтов, жемчуга, драгоценных камней, слитков золота, которыми можно было бы нагрузить несколько вагонов.
— Берите, берите сколько вам угодно, — сказал Хозяин.
Мы стали наполнять свои карманы. Старик смотрел на нас и посмеивался. Потом мы поели и двинулись в обратный путь.
— Вот что я думаю, — сказал старик. — Мы пойдем туда, откуда вы прошли в эти подземелья. Кто-нибудь из вас, на кого меньше других злы англичане, пройдет в шахту и условится с шахтерами, какого выкупа будет достаточно, чтобы обеспечить вам свободный проход. Потом он вернется, вы все выйдете, уплатите условленную сумму и будете свободны. Прав я?