Наследство рода Болейн

Бликлинг-холл, Норфолк, июль 1539 года

Ну и жара! Только знойный ветер носится над полями и болотами, распространяя миазмы лихорадки. Был бы жив муженек, не сидели бы мы в такую погоду на одном месте, поглядывая на свинцово-серые рассветы и кроваво-красные закаты. Нет, мы бы путешествовали с королевским двором по поросшим лесом пустошам и равнинам Гемпшира и Суссекса — не найдешь в Англии земель богаче и краше. Скакали бы верхом по холмистым дорогам, стараясь первыми увидеть между зелеными ветвями проблеск морской глади. Охотились бы каждое утро, обедали под тенистыми сводами вековых деревьев, а по вечерам, в желтом свете посверкивающих факелов, танцевали бы в парадных залах загородных домов. Самые знатные семьи страны искали бы нашей дружбы, мы — фавориты короля, родственники королевы. Все бы нас любили, ведь мы Болейны — самое блестящее и утонченное семейство Англии. Невозможно

Лошади мчатся рядышком, шея к шее, голова к голове, брат и сестра скачут, словно пара любовников. Проносятся мимо, и даже грохот копыт не заглушает воркующего смеха. Гляжу на них, таких богатых, юных и прекрасных, и просто ума не приложу, кого люблю больше.

Весь двор, казалось, сошел с ума, влюбленный в этих двоих, очарованный темными болейновскими глазами, головокружительным образом жизни брата и сестры. Они и впрямь игроки, любители риска, страстные реформаторы церкви, хитроумные, быстрые спорщики, читатели рискованных книг, смело рассуждающие обо всем на свете. Эта парочка любому вскружит голову, от короля до последней посудомойки. И теперь, три года спустя, я все еще не могу поверить, что никогда их больше не увижу. Не могли же они, такие молодые, столь полные жизни, умереть? В моей памяти, у меня перед глазами, они все еще скачут рядышком, юные и прекрасные. Как же мне хочется, чтобы видение обернулось правдой! Только три года прошло с тех пор, как я видела их в последний раз, три года два месяца и десять дней с той минуты, когда его пальцы беззаботно коснулись моих, он улыбнулся и сказал: «День добрый, женушка, пора идти, у меня сегодня много дел». Утро майского дня, турнир скоро начнется. Я знала, что брат с сестрицей в беде, но еще не понимала, что все потеряно.

Теперь совсем другая жизнь, я шагаю каждое утро к деревенскому перекрестку, откуда начинается дорога в Лондон. Там стоит пыльный, в грязи и лишайнике камень, на нем вырезано: «Лондон, 120 миль». Как же далеко, как же это далеко! Каждый день я наклоняюсь и трогаю камень, словно он талисман какой-то, а потом возвращаюсь в отцовский дом, непереносимо тесный для той, что жила в королевских палатах. Брат с женой держат меня здесь из милости, им до меня никакого дела нет. Еще мне полагается маленькая пенсия, ее выплачивает Томас Кромвель, ростовщик и выскочка, новый закадычный дружок короля. Я, словно бедная соседка, живу в тени роскошного дома, когда-то мне принадлежавшего, — дома Болейнов в одном из наших имений. Живу незаметно, в забвении, вдова без поместья, никому, ни одному мужчине на свете не нужная.

Кто меня захочет, вдову без собственного дома? Я привлекательная женщина, только мне уже под тридцать, и от недовольства судьбой лицо покрылось морщинами. Я — мать, но сын мой неизвестно где; вдова, но на повторное замужество нечего и рассчитывать. Я — наследница ужасного скандала, единственная, кто уцелел из всей злосчастной семейки.

Но во мне жива мечта о том, что в один прекрасный день судьба переменится. Я увижу посланца, одетого в цвета дома Говардов, он протянет мне письмо, письмо от герцога Норфолка, призывающего меня обратно ко двору. Я мечтаю, чтобы для меня снова нашлось дело — прислуживать королеве, распускать сплетни, вынашивать коварные замыслы, вести подобающую искусному придворному бесконечную двойную игру. Герцог Норфолк — отменный мастер интриги, а я — его лучшая ученица. Я мечтаю, чтобы мир опять изменился, перевернулся с головы на ноги, тогда мы окажемся наверху и я вернусь к нормальной жизни. Однажды, когда нам всем грозила смертельная опасность, мне удалось спасти герцога, а теперь он спасет меня. Жаль только, не удалось нам выручить тех двоих, ту парочку, что теперь скачет верхом, смеется и танцует лишь в моем воображении. Еще раз касаюсь придорожного камня и представляю себе посланца — он обязательно появится завтра. Протянет мне бумагу, запечатанную перстнем, — говардовский герб, глубоко вдавленный в красный сургуч.

— Для Джейн Болейн, виконтессы Рочфорд, — объявит он, недоуменно глядя на мое простое платье с запыленным подолом.

— Я возьму письмо. Я и есть Джейн Болейн. Как же долго я ждала! — И вот оно уже в моих грязных пальцах, мое наследство.

Дюрен, Клеве, июль 1539 года

Едва осмеливаюсь вздохнуть. Сижу как колода, на лице застыла улыбка, во все глаза смотрю на художника. Надеюсь, произвожу хорошее впечатление. Открытый взгляд означает искренность, а не нескромность. Взятые взаймы драгоценности, лучшее, что матери удалось достать, должны показать разборчивому наблюдателю — мы не какие-нибудь нищие, пусть даже брат не может дать за мной порядочное приданое. Король выберет меня за приятную внешность и политические связи. Больше мне нечего предложить. Но он должен выбрать меня. Я твердо решила: он выберет меня. Все годится, лишь бы выбраться отсюда.

Здесь же, в комнате, стараясь не смотреть, как под быстрыми широкими движениями мелка рождается мой портрет, ждет своей очереди сестра. Господи, прости меня, но я молюсь, чтобы король не выбрал ее. Она не меньше меня жаждет вырваться из Клеве, достичь высокого положения, стать королевой Англии. Но ей это не так нужно, как мне. Никому в целом свете это не может быть нужнее, чем мне.

Я не скажу ни одного слова против брата, ни сейчас, ни потом, даже через много лет. Никогда, ни единого слова. Он образцовый сын своей матери, достойный наследник титула герцога Киевского. В последние месяцы жизни моего бедного отца, потерявшего разум, превратившегося в совершенного дурачка, кто, как не брат, запер его в спальне и объявил, что у герцога лихорадка? Именно брат не позволил матери позвать врачей или хотя бы проповедников, чтобы изгнать дьяволов, поселившихся в его больном сознании. Коварно, словно бык, что нападает неторопливо, исподтишка, брат решил: мы должны объявить отца пьяницей, прежде чем позорное пятно сумасшествия ляжет на репутацию семьи. Но с помощью клеветы, объявив отца горьким пьяницей, отказав ему в необходимой помощи, мы еще сможем подняться. Меня достойно выдадут замуж. Сестру достойно выдадут замуж. Сам брат сможет удачно жениться, мы обеспечим будущее семьи, а отец пусть в одиночестве, без всякой помощи сражается с одолевающими его демонами.

Я так и слышу, как отец скулит за дверью спальни — обещает хорошо себя вести, пусть его только выпустят. Слышу спокойный и решительный ответ брата: «Нельзя». Может быть, мы все ошибаемся и брат не менее безумен, чем отец, да и мать тоже? Только я в своем уме, раз немею от ужаса, вспоминая о том, что мы натворили.

С самого раннего детства я подчинялась брату. Он рожден стать герцогом этих земель, укрытых между Маасом и Рейном. Небольшое наследственное имение так хорошо расположено, что все державы Европы ищут нашей дружбы: Франция, Габсбурги испанские и австрийские, император Священной Римской империи, сам Папа Римский и теперь — Генрих, король Англии. Клеве — ключ к сердцу Европы, немудрено, что герцог Киевский высоко себя ставит, он имеет на это полное право. На самом-то деле он просто мелкий князек, сидящий на дальнем конце стола на великом пиру христианского мира. Но этими мыслями я не делюсь даже с сестрой Амелией, потому что никому полностью не доверяю.

Он управляет нашей матерью по праву своего высокого положения в мире, и она — его лорд-казначей, его мажордом. С ее благословения он распоряжается сестрой и мной, ведь он сын и наследник, а мы только обуза. Его в будущем ждет власть, перед ним открываются широкие возможности, а мы — молодые девушки, в лучшем случае нам уготована роль жены и матери, в худшем — участь старых дев, никому не нужных нахлебниц. Моя старшая сестра Сибилла уже спаслась, она покинула дом, как только смогла, как только была устроена ее свадьба, теперь она свободна от деспотизма братской заботы. Я должна стать следующей. Я буду свободной. Они не допустят такой бессмысленной жестокости, не поставят Амелию на мое место. Ее время придет, у нее тоже будет шанс. Но я следующая по старшинству, теперь моя очередь. Я даже не понимаю, зачем вообще предлагать Амелию, разве чтобы принудить меня к еще большей покорности? Если так, план сработал. Я в ужасе: мне могут предпочесть девушку помоложе, и брат допустит такую несправедливость. Сказать по правде, он пренебрежет даже своими интересами, лишь бы меня помучить.

Мой брат — жалкий герцог, во всяком смысле слова. Когда умер отец, так и не уговорив никого отпереть двери, брат занял его место, но разве их можно сравнивать? Отец — человек мира, он бывал при дворах Франции и Испании, путешествовал по Европе. Брат сидит дома, он уверен — в мире нет ничего лучше его собственного герцогства. Нет более великой книги, чем Библия, нет более красивой церкви, чем наша с голыми стенами, нет лучшего советчика, чем собственная совесть. Герцогский двор невелик, тем тяжелее немногочисленным слугам. Наследство мало, а главная забота брата — тешить собственную гордость. Мне гордости не хватает, и его высокое положение всей тяжестью давит на меня. Когда он доволен или пьян, зовет меня самой непокорной из своих подданных и треплет тяжелой рукой по плечу, когда же трезв или сердит, кричит, что девчонка должна знать свое место, и грозится запереть покрепче.

В Клеве это не пустая угроза. Этот человек запер собственного отца. Разве он не способен проделать то же самое с сестрой? И что толку рыдать за дверью — никто не придет на помощь.

Мастер Гольбейн коротким кивком велел мне встать, а сестре сесть на мое место. Мне запретили смотреть на портрет. Мы не увидим, что он посылает королю Англии. Он здесь не затем, чтобы льстить или делать из нас красавиц. Просто в меру своего таланта он должен набросать точный образ, и пусть король Англии сам выбирает, которая ему больше нравится, словно мы фландрские кобылы и нас отправляют к племенному жеребцу.