Настасья Алексеевна. Книга 4

Бузни Евгений Николаевич

– Нашёл, но я не могу так фамильярно называть Настасью Алексеевну. Это у вас, у газетчиков, так принято всех по именам звать, а я привык по имени и отчеству величать.

– Не совсем так, – смутился Евгений Николаевич, – просто мы с Настенькой давно знакомы, и я рекомендовал вам её в помощники.

– Тогда всё понятно. Спасибо за то, что вы предложили нам такую замечательную женщину.

Теперь смутилась Настенька:

– Ну, вы ещё не знаете, какая я, Василий Александрович, – так что не надо дифирамбов. Давайте, о чём-нибудь другом поговорим.

– Да, уж некогда. Вон, наш вертолёт садится.

Большая махина, называемая МИ-8-М, с лёту

побежала по взлётно-посадочной полосе и, тормозя, подрулила поближе к воротам, и, некоторое время продолжая вращать пропеллерами (большим и малым на хвосте), постепенно затихла. На его оранжевой части корпуса выделялось слово «Аэрофлот», написанное крупными буквами, видными издалека. Над самой входной дверью красовалась эмблема: стилизованные крылья, распахнутые от серпа и молота. Название компании и эмблема подчёркивались широкой чёрной полосой, идущей по всему корпусу, охватывая иллюминаторы и сливаясь с тёмными светозащитными стёклами кабины. Эти стёкла делали кабину совершенно прозрачной, так что сидящей в ней пилот был похож на выставленный для обзора экспонат международной выставки.

– Пора и нам на посадку. Где ваши вещи? Я помогу, – и Василий Александрович собрался подхватить Настеньку под руку, чтобы идти к сгруженным чемоданам.

Но помогать ему не пришлось, так как шахтёры брали от самолёта все вещи подряд и несли в вертолёт, не позволив большому начальнику и его спутникам брать в руки тяжести. А в самолёт начали грузить вещи новых пассажиров.

Все трое подошли к вертолёту налегке. У Настеньки была в руках небольшая чёрная сумочка с документами и косметикой. Возле лесенки, подвешенной к открытому входу в вертолёт, стоял высокий парень в кожаной куртке, явно выделявшей его среди всех. Это был пилот, так называемый, командир экипажа. Он посмотрел на Настеньку, и его взгляд застыл. Она тоже посмотрела на молодого человека. Их глаза встретились.

Такое случается, возможно, раз в жизни или не происходит никогда. В одно мгновение она увидела в голубизне глаз глубокую грусть, тоскующий зов, почувствовала какое-то неизбывное влечение, тронувшее всю её душу, заставившее сердце обеспокоенно забиться сильней и чаще так, что даже перехватило дыхание. И он, не отрывая своего взгляда от голубых глаз незнакомки, принял их голубизну, как нечто неотвратимо входящее в него, пронизывающее всё тело. Вполне возможно, что это длилось бы бесконечно долго, если бы не Василий Александрович, подхвативший Настеньку справа под руку, направляя её к ступеньке лестницы.

– Как вас зовут? – услышала она, ступая одной ногой, обутой в высокий сапог, на лестницу.

– Настасья Алексеевна, – послышалось справа от того же Василия Александровича.

– Значит, Настенька, – с лёгкостью, как будто давно знал, произнёс пилот, подхватывая слева пассажирку, которая, благодаря двум поддержкам справа и слева, буквально взлетела по лестнице, едва успев коснуться трёх ступенек лёгкого трапа.

И уже оказавшись почти в салоне вертолёта до её слуха, а, может, с опозданием до сознания донеслись слова:

– А я Иван крестьянский сын. Можно просто Ваня.

Так они и познакомились. Через несколько минут Иван крестьянский сын забрался сам в вертолёт, окинул взглядом рассевшихся вдоль бортов, перекрывая спинами иллюминаторы, пассажиров, у ног которых возвышались не поместившиеся в грузовом отсеке тюки и чемоданы, мельком бросил взгляд на Настеньку и, без тени улыбки на продолговатом красивом лице, обрамлённым правильными дугами светлых бровей, прошёл в кабину пилота. Настенька с трудом успела уловить его озабоченно-сосредоточенное выражение глаз.

Механик, он же второй пилот, по объяснению Василия Александровича, постоял на лётном поле, вслушиваясь в то, как раскручивался винт вертолёта, затем быстро влетел в салон, убрав за собой лестничку, присел тут же у захлопнутой им двери на маленькую скамеечку. Гул двигателя мешал разговаривать, поэтому Настенька, повернувшись боком, уставилась глазами в иллюминатор.

Внизу пронеслись огни по краям взлётно-посадочной полосы, и началось море, когда кто-то коснулся плеча Настеньки. Она недовольная прерванным зрелищем обернулась, но внезапно обрадовалась при словах наклонившегося к ней механика:

– Командир приглашает вас, если хотите, в кабину. Там лучше видно.

Настенька была счастлива. Её первый полёт и в кабине, в кресле второго пилота, откуда открывался прекрасный обзор. В первое мгновение ей показалось страшным сесть в кресло, которое, казалось, зависло в воздухе. В кабине под ногами тоже было прозрачное стекло, поэтому ощущение было такое, что ты находишься в воздухе и вот-вот упадёшь. Но падения не происходит, и к этому постепенно начинаешь привыкать.

После самолёта, летящего на высоте девять тысяч метров, откуда проплывающая земля выглядела большой развёрнутой картой с малюсенькими домиками вдоль тонких речушек, вертолёт виделся летящим совсем близко от земли. Правда, сейчас у Настеньки под ногами были потемневшие воды фиорда, а слева неторопливо проплывали высокие стены гор. Это потом уже она узнала, что они называются Столовыми горами, так как в отличие от остроконечных гор, эти завершаются плоскими крышами, то есть равнинами, словно огромные столы, накрытые белой снежной скатертью, как сейчас, и расцветающей цветами в летнюю пору. Столы сидели прямо в морской воде, и лишь кое-где можно было заметить узкие лоскутки побережья, покрытого снегом.

Но это было слева. А с правой стороны залив омывал собой плоскую равнину, тоже белую от снега, и где-то подальше начинались горы, прятавшие за собой недавно зашедшее солнце, след от которого в виде яркой оранжевой полосы отчётливо наблюдался, вызывая в душе восторг.

Увлечённая изумительными видами, необыкновенными сочетаниями белого и тёмно-синего цветов, заметившая даже плывущий под ними кораблик, Настенька всё же не могла не думать о сидевшем слева через небольшой проход командире, который назвал себя Иван крестьянский сын. Его уверенная посадка за штурвалом, спокойные руки, не могли скрыть какую-то непонятную Настеньке грусть в его глазах. Шестым чувством начиная понимать, что что-то должно случиться, она боялась этого. Боялась даже думать об этом человеке, но не могла.

А, собственно говоря, почему нельзя думать? Вот он сидит в шлеме и наушниках, героическая личность. Она видит его профиль. Продолговатое лицо с прямым носом, чуть впалой щекой. Взгляд устремлён вперёд. Он не боится лететь над бездной. Конечно, он герой. Сейчас её жизнь всецело принадлежит ему, зависит от движений его рук. Стоит ему что-то неправильно сделать, и она рухнет в чёрную пропасть. Да, внизу уже темно, хотя над горами справа ещё виден ускользающий быстро свет.

Вот такой героический человек мог бы заботиться о Настеньке и её сыне. Она представила себя с Женечкой на своих коленях, в этом же вертолёте, и она объясняет сыну, что ничего страшного в полёте нет, когда за штурвалом сидит папа. А малыш весело смеётся, показывая ручкой на пролетающих далеко внизу чаек.