Наставница королевы
Шрифт:
— Ну, хорошо, мистрис Эшли, не торопитесь и расскажите мне как можно больше. Вы умеете отлично выражать свои мысли, госпожа, — это вызывает во мне уважение. Я готов записывать. А вы готовы говорить? — Он занес мои слова на бумагу и снова застыл в ожидании. Я метнула в него сердитый взгляд, и он сказал: — Давайте теперь перейдем вот к чему. Мастер Пэрри в своих письменных показаниях утверждает…
— «Показания», сэр, гораздо более удачное слово, нежели «признание».
— Он утверждает, что примерно за три недели до Рождества вы, на ходу переговорив с принцессой, в величайшей спешке ускакали в Лондон. Искали ли вы в тот день Томаса Сеймура и обсуждали ли с ним замысел похищения нашего короля или же сообщили ему нечто относительно его женитьбы на Елизавете Тюдор?
— Ничего этого, сэр, я не совершала, но ради того, чтобы вы могли услышать и записать — а также на случай, если у вас и здесь есть шпионы, — я поведаю вам все, что происходило на самом
«Допросы и показания Кэтрин Эшли, воспитательницы принцессы Елизаветы, касаемо предполагаемого ее сговора с Томасом Сеймуром, лордом верховным адмиралом. Ответы мистрис Эшли. Что она говорила ее высочеству леди Елизавете относительно брака с лорд-адмиралом.
Мистрис Эшли на сие отвечала, что в Лондон она ездила единственно ради того, чтобы говорить с супругом своим мастером Эшли. Домой она воротилась вместе с Уильямом, слугой и конюхом мастера Эшли; неким Хорнби, стражем королевских покоев; равно с Уильямом Расселом, камердинером. Но самое дело поистине состояло в том, что между нею и мужем ее произошла размолвка, и тот уехал от нее, выказывая свое недовольство, как она сие поняла, а вследствие того она не могла радоваться жизни до тех пор, пока не поговорит с ним. Ибо отправила ему письмо, на которое, однако же, не получила никакого ответа. И отправилась тогда к нему сама, и всю ту ночь провела у него. Цель ее была достигнута, когда они с мужем пришли к согласию. Отвечала она также, что в то время не говорила ни с самим лорд-адмиралом, ни с кем из слуг его».
— Должен заметить, что семейные размолвки — явление вполне понятное, мистрис Эшли. Однако вы решительно настаиваете на том, что не везли с собой какого-либо письма от принцессы к лорд-адмиралу или же от него к ней?
— Мне кажется, коль вы повторяете вопрос, когда я на него уже ответила, вам необходимо хорошенько прочистить уши, сэр Томас. (Следует признать, что к тому времени я уже заметно осмелела. И, хотя пишу эти строки по памяти, уж поверьте, не прибавляю сейчас ничего к тому, что было действительно сказано в тот страшный день.) Поскольку же я частенько делала это принцессе, когда она была еще маленькой, то и вам могу оказать такую услугу. Дайте-ка мне взглянуть, что вы там написали, я хочу убедиться, что все записано верно.
— Я не ваш подопечный. Это вам надлежит выполнять мои распоряжения.
— Тогда переходите к следующей теме.
— Очень хорошо. Какова была причина ссоры между вами и вашим мужем?
Моя показная смелость, достигнутая с таким трудом, едва не дала глубокую трещину. Если он сумеет вытянуть из меня правду, я погибла. Совету больше ничего и не потребуется — только узнать, что когда-то давным-давно я была влюблена в Тома Сеймура. Могло оказаться так, что сам Том на допросах здесь, в Тауэре, или на суде солжет, будто наша связь продолжалась долго, как он грозил сказать Джону?
— Вы женаты, сэр Томас? — задала я встречный вопрос.
Господи, помоги мне, как же дрожал у меня голос, несмотря на дерзкие замыслы!
— Уже много лет, мистрис Эшли. Но я должен выяснить…
— Значит, вы вполне понимаете, как всякие мелочи могут стать поводом для большой ссоры. Началось все с пустяка, но я слишком резко ответила мужу, и он в гневе отвернулся от меня, а тут пришла весть о кончине вдовствующей королевы, что сильно опечалило и нас обоих, и принцессу. После этого муж, сердясь на меня, поспешно уехал, и я не успела объяснить ему…
— Да ладно, ладно, — прервал меня сэр Томас и начал заносить мой ответ на бумагу, потом зачеркнул. — Мастер Эшли тоже сказал, что это была ссора из-за пустяка.
Я сразу гордо вскинула голову. Значит, Джону они все эти вопросы уже задавали, хотели заманить нас в ловушку. Но, благодарение Богу — и отважной душе моего Джона, — он с ними тоже, должно быть, справился. Пусть он и говорил мне, что ревнует к Тому, однако меня не выдал. Этого было вполне достаточно, чтобы придать мне еще больше смелости. К тому же я знала, что моей любушке эти негодяи ничего плохого сделать не смогут.
— Я все же прошу вас, сэр, записать еще кое-что, — обратилась я к секретарю Тайного совета уже более твердым голосом. Он обмакнул перо в чернила и ждал, что я скажу. — Запишите: здесь так холодно, что я не в силах спать по ночам, руки и ноги мои опухли, и так темно, что даже днем я не могу читать — ведь окно мне пришлось заткнуть соломой. Запишите это, сэр.
Он добросовестно записал мои жалобы.
— А закончить можно вот чем, — добавила я. — Если случится так, что я снова окажусь на службе ее высочества, я ни за что не стану говорить с ней о замужестве — даже за все блага мира. Теперь что касается дерзости Томаса Сеймура, вторгшегося в опочивальню принцессы. Пэрри пересказывает с чужих слов, а я была там лично и призываю Господа Бога в свидетели того, что я решительно потребовала от лорд-адмирала тотчас покинуть опочивальню ее высочества и прекратить неподобающие действия. Он,
— Да, да, подпишите вот тут, ибо мне надоело слушать, как вы оправдываетесь.
— Оправдываюсь? Я просто рассказала вам чистую правду, которая, кстати, ни в чем не противоречит ни словам Томаса Пэрри, ни, я уверена, словам моего мужа Джона!
Я твердой рукой вывела как можно красивее: «Кэтрин Эшли» — и стала молиться о том, чтобы покончить со всем этим делом. И о том, чтобы ее высочество, которую там, в Хэтфилде, тоже запугивали, твердо стояла на своем.
«28 января 1549 года
Принцесса Елизавета — Эдуарду Сеймуру,
герцогу Сомерсету, лорд-протектору.
Его светлости лорд-протектору,
моему добрейшему господину.
Что касается Кэт Эшли, то она никогда не давала мне совета вступить в брак с Вашим братом. Напротив, она всегда утверждала (если уж речь вообще заходила о моей предполагаемой свадьбе), что никогда не допустит моего замужества — будь то за англичанином или иноземцем — без согласия его королевского величества, Вашей светлости и всего Тайного совета. Другие лица сообщали мне, что в Лондоне широко распространились сплетни, злостно оскорбляющие мою честь и доброе имя, каковое я ценю превыше всего прочего: якобы я ношу во чреве дитя достопочтенного лорд-адмирала. Милорд, это бессовестная клевета, и потому я, помимо желания видеть его королевское величество, от всей души прошу Вашу светлость позволить мне прибыть ко двору, дабы все могли видеть, как я выгляжу на самом деле. Написано в спешке в Хэтфилде сего января 28-го числа.
«7 марта 1549 года,
моему добрейшему господину лорд-протектору.
Что касается Кэт Эшли, то я прошу, чтобы Ваша светлость и все члены Тайного совета явили ей свою милость и благоволение. Во-первых, потому, что она служит мне уже много лет и не жалела ни сил, ни трудов, дабы взрастить меня, обучить и воспитать безупречно. Вторая причина, как я полагаю, такова: если Кэт и могла иметь какое-либо касательство к делам лорд-адмирала, к его замыслу жениться на мне, то исключительно потому, что видела в нем одного из членов Тайного совета и не могла помыслить о том, чтобы он пустился в подобное предприятие иначе, как с согласия совета. Ибо я многократно от нее слышала одно: она не допустит моего замужества с кем бы то ни было без согласия Вашей светлости и Тайного совета. Третья причина заключается в том, что та, которую я горячо люблю, содержится не где-нибудь, а в Тауэре, а через то и поныне многие полагают, будто я сама замешана в противозаконных делах и будто бы меня простили, снисходя лишь к моей молодости.
Кроме того, я отваживаюсь — не имея намерения нанести какую-либо обиду — просить Вашу светлость и прочих членов Тайного совета явить милость мастеру Эшли, супругу Кэт, каковой приходится мне кровным родственником.
(После моих мытарств в Тауэре прошло много лет, прежде чем я обнаружила копии своих показаний, а также писем, написанных Елизаветой в мою защиту, — она хранила их среди записей и иных вещей, вверенных моему попечению. Несмотря на то что я твердо стояла на своем, несмотря на то что Джон так и не дал никаких компрометирующих меня показаний, даже под угрозой пыток после признаний Томаса Пэрри, без заступничества Елизаветы я вполне могла сгинуть в Тауэре. А так все обошлось тем, что я провела в тюрьме несколько недель, страдая от холода и от страха в столь мрачном месте, а главное — от разлуки со своей любимой умненькой девочкой и Джоном. Бог свидетель — хоть я тогда никому ни слова об этом не говорила, — она была мне как дочь, хоть в ее жилах и текла королевская кровь, а я вышла из низших слоев общества.)