Настоящая любовь
Шрифт:
И не три или четыре.
Отчасти проблема заключалась в том, что я лишилась девственности очень поздно, на самом деле поздно — мне тогда уже было двадцать пять. Думаю, вы согласитесь, это крайне необычно — пожалуй, я бы не решилась на этот шаг, если бы меня не уговорил мой тогдашний психотерапевт.
— Когда вы приняли решение сохранять чистоту? — поинтересовалась Целеста, которая врачевала меня тогда, когда я наконец не выдержала и всей ей рассказала.
— Когда мне исполнилось тринадцать. Я была в церковном лагере. Я дала клятву, — ответила я.
— Кому? — поинтересовалась Целеста.
— Что вы имеете в виду?
— Кому вы дали клятву?
— Господу.
— Господу, — повторила Целеста и что-то нацарапала в своем желтом блокноте.
Вера
— Решение, принятое в тринадцатилетнем возрасте, должно быть, заслуживает того, чтобы его пересмотрели в двадцать пять, — заметила Целеста.
Итак, мы произвели переоценку ценностей. Я бы сказала так: мы вообще произвели полную ревизию. Целеста сравнила наши рассуждения с эмбарго, наложенным на кубинские сигары. В шестидесятые годы это еще имело какой-то смысл, но сейчас? После разрушения Берлинской стены? После того как Макдональдс появился на Красной площади? Положа руку на сердце, скажу — меня не пришлось особенно уговаривать. Я подумывала об этом с тех пор, как Лэнс Бейтмен засунул руку мне в трусики в одиннадцатом классе, но тогда я сдержалась. Долгое время я ждала своей брачной ночи, но потом, когда это стало казаться мне глупым, напрасным и квазибредовым, я все равно ждала, по какой-то уже неведомой мне причине. Наверное, мне нужна была достаточно веская причина, чтобы перестать ждать.
В тот вечер я навестила своего приятеля, Гила-гомосексуалиста, и сказала ему, что наконец готова заняться с ним сексом. Эмбарго на пенис закончилось. Я сказала, что обсуждала это со своим терапевтом и что решение, принятое в тринадцать лет, представляется совсем не таким удачным в двадцать пять. А поскольку он считался моим парнем, то стал логичным кандидатом на дефлорацию. По дороге к нему я даже озаботилась приобрести упаковку из двенадцати презервативов, рассчитывая, что, узнав последние новости, он набросится на меня, разложив меня на полу в кухне, ну, может быть, и не двенадцать раз, но определенно больше трех, что оправдывало такое количество презервативов. Гил, однако, не разложил меня на полу кухни. Он просто восседал там, полируя свои ботинки новой щеткой с мягкой щетиной, и заявил мне, что ему нужно некоторое время на раздумья. Он не до конца был уверен, что правильно понял меня и что ему этого хочется.
Мне бы хотелось сказать, что я порвала с ним в то же самое мгновение, что я отпустила нечто испепеляющее и жестокое и что не пожалела об этом, но это было бы неправдой. У меня была работа, которую мог выполнить только мужчина. В этом смысле я очень практична. Я не принадлежу к тем женщинам, которые готовы выбросить хороший миксер только потому, что у него плохо контачит провод. Сама мысль о том, чтобы начать с нуля, познакомиться с новым человеком, встретиться с ним раз, и два, и три, поведать ему о своем сексуальном статусе, а потом наблюдать, как он медленно пятится из комнаты и мямлит, что не имел в виду ничего серьезного (если взглянуть правде в глаза, непросто это — связаться с двадцатипятилетней девственницей) — была мне невыносима.
Я переспала с Гилом, а потом не только не бросила его, а оставалась с ним в течение еще восьми долгих месяцев, причем меня одолевала одна мысль, совсем даже не о сексе — хотя для его описания, пожалуй, больше всего подходило слово поверхностный или даже небрежный. Нет, мне не давала покоя мысль о том, что раз уж я занималась с ним любовью, то теперь просто обязана выйти за него замуж.
Собственно говоря, в то время, когда мы встречались с Гилом-гомосексуалистом, я не подозревала, что он гей. Я хочу сказать, что какие-то подозрения у меня появились — вы бы только видели, как этот мужчина застилает постель! Но изо всех сил я старалась не обращать на них внимания, главным образом потому, что наконец-то встретила парня, который согласился стать моим приятелем, не принуждая меня к сексу. Вы просто не представляете себе, что это такое. Три раза мы «выходили в свет», после этого отправлялись
Это может случиться и с вами. Когда вы так долго ждали возможности заняться сексом, то начинаете встречаться с такими мужчинами, которым он неинтересен. Может случиться с любой из вас, я имею в виду. А потом, если вы девушка определенного типа, то дело заканчивается тем, что вы выходите за одного из них замуж, и его по-прежнему ничего не интересует, только вот вы вляпались, поскольку теперь он — ваш супруг. Вы поступаете правильно, следуя букве закона, только вот наступает тот самый страшный для души исход. Никто почему-то не упоминает об этом в летних лагерях, которые устраивает церковь. Это, и еще обещание самой себе никогда не заниматься сексом, приводит к тому, что отныне у вас появляется «пунктик», или заскок. Я скажу, какие у меня заскоки: я даже не знаю, в чем состоят мои сексуальные фантазии. При этом я не хочу, чтобы вы подумали, что в мечтах я, скажем, сижу в уголке огромного мягкого кресла, в пальцах у меня сигарета, я курю и наблюдаю за парой, — меня даже нет в комнате! Я могу пребывать в совершенно другом месте! Например, ходить по магазинам! Правда же заключается вот в чем — как бы громко это ни звучало, — наверное, мне повезло, что у меня есть хоть какие-нибудь сексуальные фантазии. Мне кажется, что у большинства людей по-настоящему причудливые сексуальные фантазии уходят корнями в навязчивые идеи подросткового возраста. В те времена моей навязчивой идеей был Иисус, а я пока что еще не тронулась умом окончательно, чтобы предаваться сексуальным фантазиям об Иисусе.
Все это я начала вам рассказывать для того, чтобы вы поняли, насколько я была не уверена в своей сексуальной привлекательности и почему слова Андрэ о том, что Кейт можно назвать наркотиком, заставляли меня сходить с ума от ревности. Но при этом вы должны знать и другое: как бы ни была я расстроена тем, что Том бросил меня ради Кейт, в голову мне пришла мысль — быть может, стоит заняться сексом с кем-нибудь, кто а) не Том и б) не гомосексуалист. И подобная перспектива не выглядела такой уж отвратительной.
Глава четвертая
Проснувшись утром в понедельник, я обнаружила, что смотрю на потолок цвета белой жести и думаю о том, что теперь со мной будет. И я имела в виду то же, что героини Джейн Остин, задавая себе подобный вопрос. Ради всего святого, что со мной будет?
Когда мы наконец-то расстались с моим Гилом-гомосексуалистом — из-за следа, который оставила моя банка диетической «колы» на его столике красного дерева с инкрустацией из вишни — на следующее утро я вышла вон и первым же делом купила дешевый билет на самолет до Праги. Я сняла крохотную квартирку в старом городе и оставалась там целых три месяца. У меня кружилась голова от собственной независимости. Наконец-то я была свободна. Я пила кофе по-турецки, читала толстые книги издательства «Пенгуин» и гуляла, гуляла по мостам, наслаждаясь их спокойной умиротворенностью.
Итак, вот теперь я обрела свободу, но могла думать только о Томе. Я заплакала. А что будет, если он не опомнится?
Что мне тогда делать? С кем я буду встречаться? Что со мной будет?
Мы провели вместе четыре года. Четыре года! Ну, вы наверняка думаете, что это все же лучше развода. Это повторяют мне все подряд. По крайней мере, это не развод. Это лучше развода. И вот что я им отвечаю. Я говорю, что не так уж в этом уверена. По крайней мере, понятие «разведенная женщина» понятно всем. Разведенную женщину отвергло другое человеческое существо. Назначить свидание и начать встречаться с разведенной женщиной — это вроде как надеть чужой свитер, который висел в чьем-то шкафу; у них не получилось, но, может быть…