Насты
Шрифт:
– Из Твери один, – подсказал Зяма.
– Из Твери один, – согласился я. – А сегодня ожидались два батальона из Калуги. Наверняка скоро подойдут.
– Будем отступать? – спросил Валентин.
– Активизируем борьбу на местах, – ответил я. – Когда в Туле и Орле начнется такое же, как и в Москве, сюда не пришлют больше ни одного полицейского.
– По кофейку? – сказал Зяма бодро.
Я посмотрел на него в упор.
– А что это у тебя глазки блестят? И щечки, как у девочки-первокласницы?.. Валентин, кто ему дает амфетамины?
– Шеф, – вскричал
– Тогда мне и бутерброд, – сказал я. – Готовимся, ребята. Послезавтра мы ударим со всей мощью!
Валентин поинтересовался:
– Разве мы не всегда так делаем?
– Но наша мощь растет, – напомнил я.
Наша мощь не просто растет, а растет стремительно. Мы провели три митинга, которые полиция даже не пыталась разогнать, а только забаррикадировалась в переулках, контролируя выходы с площади.
Я сам видел, что это перелом, возможный только в России, когда баррикады для защиты строят не молодые бунтари, а сама полиция и сами омоновцы, а в Кремле идут бесконечные заседания, после чего выносятся мудрые и бескомпромиссные решения: надо бы что-то делать!
Ночью по улицам, несмотря на комендантский час, бегает развеселая молодежь и размахивает флагами, почти всегда разными, хотя мне и кажется, что морды одни и те же, но, конечно, это не так, просто все бунтари похожи в своем благородном стремлении все порушить, сломать, разбить и растоптать.
В России строгость законов компенсируется их неисполнением, как было замечено как-то в старину, но теперь и законы стали мягче мягкого, так что кто станет обращать внимание на какой-то там комендантский час, да пусть Кремль им подотрется!
Редкие машины двигаются по шоссе медленно, чтобы не сбить разгуливающую по проезжей части молодежь. Некоторые проезжают свободно, другим достается ногами в дверки, иногда слышится треск лихо сбиваемого бейсбольной битой под одобрительный хохот друзей зеркала заднего вида.
Водитель, каким бы крепышом ни выглядел, лишь пригибает голову и старается поскорее проскользнуть подальше от этого места. Удается уйти целыми немногим, у кого-то лихим ударом разбивают стекло, кому-то сминают крышу, чаще всего разбивают фары, как передние, так и задние.
Некоторые из водил, самые сообразительные, чтобы их не били, высовываются и кричат те же лозунги, размахивают флагами, свистят, выказывают одобрения орущим и пляшущим бунтарям.
Один автолюбитель открыл багажник, туда сели двое, свесив ноги, один с гитарой, вдвоем орали песни, пока автомобиль пробирался через толпу.
Утром, когда я подошел к машине, там уже молча ждал Данил с двумя крепкими парнями из своей качалки.
– Бугор, – сказал он почтительно, – вообще-то тебе полагается для охраны бронетранспортер, а то и танковая армия, ты же сердце и мозг этой красотищи!.. Но пока хотя бы вот так.
Парни услужливо распахнули для меня заднюю дверцу, один сел за руль, второй опустился на правое кресло, а Данил, подтолкнув меня вовнутрь, сел рядом.
– Осторожность не помешает, – шепнул он.
Я буркнул:
– Теперь это не остановить. Они должны понимать.
– Мало ли чего должны, – ответил он резонно, – если бы все делали то, что должны, мы бы на Марсе яблоки воровали!.. А то и на Сириусе, или как его там, пучеглазиков ловили…
Улицы заполнены молодыми парнями и девушками, такое ощущение, что никто из них не работает и не учится, хотя, кто знает, может быть, им за участие в таких мероприятиях в университетах по подсказке культурных центров ставят зачеты…
В одном месте я велел притормозить, группа парней яростно бросается на двери и окна магазинчика, прикрытые стальными жалюзями, красивыми и ажурными, как кружева из цветного шелка, но, по-видимому, достаточно прочными к попыткам проникновения.
С одного края их как-то удалось приподнять, хотя и недостаточно. Дверь все еще открыть не удается, хотя особо горячие хватаются за ручку и дергают на себя изо всей дури.
Другие же, более сообразительные или просто жаждущие услышать звон разбитого стекла, бьют ногами в стеклянную дверь и в такие же стеклянные стены по обе ее стороны. Там пока ни трещины, стекла бронебойные, но парни тоже знают толк: подпрыгивают и бьют в середину. Стекло, способное выдержать удар крупнокалиберной пули, оказывается не в состоянии сопротивляться мощным таранным толчкам, начинает трескаться, расходиться белой сеточкой паутины, а парни звереют от успеха и бросаются все сильнее, бьют чуть ли не лбами.
Когда раздался хрустящий треск и звон падающих осколков стекла, все с ревом бросились внутрь, как хищная стая, что растерзает любого, кого застанет.
И растерзывали бы, пьянея от возможности кромсать человеческое тело и слышать крики боли и ужаса, но в таких магазинах обычно никого, зато прилавки заставлены товарами, еще больше их в подсобках.
Как идет грабеж, я смотреть уже не стал, сказал водителю:
– Давай на Садовое кольцо.
По радио взволнованно радостным голосом передают, что бесчинствующие группки молодежи рассеиваются при появлении полиции, но тут же собираются за ее спиной или просто в соседнем микрорайоне, где продолжают грабежи и нападения.
Я вытащил айпад, на экране замелькали кадры видеосъемок, трясущиеся и прыгающие, смотреть неприятно, зато как бы доказательство, что снимают с натуры, хоть и с зумом на пару километров.
После общей панорамы города, где в трех местах поднимаются черные клубы дыма, что для огромной Москвы вообще-то пустячок, похоже на дым от горящих автомобильных покрышек, пошли кадры улиц и перекрестков, где все тихо, если не считать группки спорящих людей.
Корреспондент, тыча огромный микрофон под нос то одному, то другому, начал выспрашивать, как они относятся к такому волнующему событию в истории великой России, как народные выступления против прогнившего режима.