Настя как ненастье
Шрифт:
Он поднялся, и мать Насти сделала к нему шаг.
— Иннокентий, у вас рубашка в крови.
— Да бог с ней! — махнул он рукой и все так же натянуто улыбнулся, чувствуя на лице прямо-таки резиновую маску.
— Ее надо замочить прямо сейчас. Иначе потом не сойдет. Настя, в твоем шкафу есть футболки Ильи. Иди найди что-нибудь.
— Пойдем, Кеша.
Они прошли в комнату, и Эйты, сунувшись следом, получила по носу: Настя не пожелала впустить собаку к себе. Быстро открыла шкаф и долго копалась в нем, чтобы не смотреть, как Иннокентий расстегивает рубашку, даже не догадываясь,
— Вот, возьми, — обернулась наконец Настя и замерла.
Во взгляде проскользнуло разочарование. Иннокентию хотелось в это верить. Ничего… Завтра не за горами. Пусть не выключает свет…
Он натянул на себя футболку — они с Ильей одной комплекции. Только, к счастью, головы разные, но головной боли он ему добавил изрядно. И не денег жалко, которые он вряд ли увидит обратно, а натужности и так непростых отношениях с Настей. Как теперь понять, что она с ним не из-за денег, которыми он собирается завтра покрыть долги ее брата? Господи, ну почему они не познакомились иначе? Почему…
— Настя, покажи мне открытки, пока собираешься.
Она обернулась от шкафа, держа в одной руке босоножку без каблука, а в другой — с каблуком, и очень даже большим.
— Представляешь, собака сожрала. И даже крошки не оставила.
— Не покормила, что ли? — глупо усмехнулся Иннокентий.
Настя расплылась в улыбке.
— Это на второй день, как мы ее взяли, случилось. Меня целый день не было. Пришла, разулась у двери. Утром выхожу в прихожую — нет каблука. Кроссовки рядом стояли, не тронула. Мамины туфли — тоже. Илья пошутил: чтобы никуда не уходила больше. Дурак… Это единственные босоножки были, которые не натирают. Пришлось из джинсов не вылезать. Не могу, как другие, юбки с кроссовками носить…
Она так никогда не замолчит и никогда не соберется. Иннокентий сделал к ней шаг — хотел обнять, а Настя раз и сунула ему в руки обе босоножки.
— Я, конечно, не ем кроссовки, — улыбнулся он через силу, — но если надо сожрать и их, чтобы ты никуда не уходила, я согласен помочь Эйты зубами…
И он даже оскалился, но Настя сразу освободила его руки и отвернулась к шкафу, из которого вытащила рюкзак. Другой, чуть побольше рабочего.
— Так где открытки?
— Готовые убраны, а те, что на столе, не трогай, пожалуйста. Пусть сохнут. Просто посмотри глазами. Еще можешь взять со шкафа ватманы с графикой. А все холсты у меня скручены. Хранить негде. Те, что в рамках, в училище отнесла. Есть пара картин в большой комнате, но там мама, не надо сейчас туда идти…
Иннокентий шагнул к столу: цветочки акварельные, но какие… И котики, собачки… Все, как любит непритязательная публика, к которой стоит отнести и его самого. Есть в Насте приземленная бизнес-струя, есть… От безысходности или скрытого таланта, кто знает. Да и важно ли это?
— Красиво, — сказал он и приподнялся на носки, чтобы дотянуться до шкафа.
Под неожиданно тяжелыми листами бумаги он даже присел и с трудом донес до кровати, не уронив ни одного рисунка. И разложил по покрывалу, пытаясь не думать о том, что Настя лежала здесь прошлой ночью в обнимку с Эйты и разговаривала с ним по телефону. И о том, что на ней было и чего на ней не было…
— Это просто композиции, — Настя стояла за его спиной. Могла бы даже не говорить, он чувствовал ее дыхание. — Здесь ничего интересного. Интересно было бы нарисовать погрызанные босоножки. Специально храню для случая. Вдруг под какое-нибудь задание подойдут… Ты не думай, я умею нормально рисовать. Я потом покажу тебе свои выставочные работы.
Потом… Как же ему нравилось это слово «потом» в ее устах. Он обернулся — между ними шаг, но его не надо даже проходить. Просто нагнуться и заменить на ее устах это «потом» на «сейчас»…
— Тебя же ждут! — Настя уперлась ему в грудь, разрывая поцелуй, которого ждала и хотела. За которым сама и подошла к нему.
Он ведь больше не наступал. Даже, можно сказать, отражал атаки ее губ. Что в голове у Насти, ему не понять, но подчинить ее тело у него определенно получится. Оно уже сейчас течет сквозь пальцы тягучим воском.
— Не хочу ехать… — он оставил руки у нее за спиной, чтобы наглаживать напряженные лопатки. — Лучше бы остался здесь. С тобой и Эйты.
— Здесь мама.
— Так там тоже мама.
— Тебя ждут… — последний звук замер у нее на губах, сомкнутых его жадным поцелуем.
— Главное, чтобы ты меня дождалась.
— Я же еду с тобой? — вздрогнула Настя. — Ты передумал меня брать?
Ну что за девчонка! Ей говоришь нежности, а она все переворачивает…
— Я тебя вообще не хочу отпускать… Обратно к маме. В моей квартире слишком много белых стен. Еще и Лида согласилась на пиратскую комнату. До сентября ты моя…
Иннокентий осекся. Сейчас еще подумает, что в сентябре он ее собирается бросить! И поспешил добавить:
— А потом я, так уж и быть, поделюсь тобой с твоим Рериха.
Он скрестил руки, прижимая Настю к груди, чтобы самозабвенно слушать удары ее сердца. Сколько они знакомы? Двух недель нет, а мир уже встал с ног на голову, словно он повис вниз головой, зацепившись лапками за ветку. Как настоящий попугай.
Какой же он Иннокентий? Не говоря уже про Иннокентия Николаевича… Он — Кеша, просто Кеша, но только для нее, для Насти.
Часть 4. "Попугайчики-неразлучники и сырные крошки". 1 "Если бы не бы"
Настя не могла вспомнить, была ли ночь после знакомства с Кешей, когда она действительно спала. Не проваливалась в черноту пустоты, а по-настоящему отдыхала. Наверное, только первые дни, когда свято верила, что легко отделалась от очередного козла, который получает все, что хочет, шуршанием купюр. Чужой ребенок не помог ему исправить первое впечатление — хам, хоть и умеющий, когда выгодно, стать вежливым, раз рыбка иначе не клюет. Но взгляд, которым Иннокентий Николаевич одарил ее на лестнице, многозначительно предлагая подвезти, не стирали никакие последующие слова. Он у всех у них одинаковый — даже если они считают себя оригиналами жанра.