Наука под гнетом российской истории
Шрифт:
Еще Г.П. Федотов точно заметил, что именно Петру “удалось на века расколоть Россию на два общества, два народа, переставших понимать друг друга” [104] . А уже в наши дни тот же образ пришел в голову и писателю В. Сосноре: “Петр Первый, как шрам, разрезал русскую историю на две части – до и после. Других персон нет” [105] . Наконец, оценка историка Н.И. Павленко: Петр “твердо знал, что в его государстве есть «благородное сословие» и сословие «подлое»; между ними – пропасть: первое правит, второе подчиняется” [106] . А надо всеми – добавлю от себя – он, Петр Великий, презрительно ровный ко всем: и к «благо-родным» и к «подлым».
[104]Федотов Г.П.
[105]Соснора В. Дом дней // Звезда. 1990. № 6. С. 25
[106]Павленко Н.И. Указ. соч. С. 483
Петр был абсолютно самодостаточным правителем: он приближал к себе тех, кто, не рассуждая, готов был слепо выполнять любое его начинание, и жестоко расправлялся с теми, кто вставал на его пути. Что для него тысячи безымянных стрелецких голов или тысячи жизней булавинских казаков, осмелившихся взбунтоваться против его тирании, если он в 1718 г. довел до смерти собственного сына – наследника только за то, что тот не принял дух его реформаторства. Что для него знатные русские фамилии, если бороды самым родовитым боярам прилюдно, на потеху всем стригли его шуты. Что для него осквернение душ православных, если он, нарочито издеваясь над ними, устраивал «всешутейские соборы» с патриархами – шутами во главе. И много еще подобных фактов можно было бы привести.
Но дело в том, что все они, вскрывая нравственные коллизии петровских реформ, позволяя нам глубже понять настроения ломавшейся России, ничего не дают для оценки самой сути содеянного Петром Великим.
А суть опять же глубоко и образно выразил Пушкин. Петр сделал со страной то, что до него не удавалось никому: бешеным напором, “уздой железной Россию поднял на дыбы”. И в такой неестественной позе она с тех пор и пребывает, никак ей не удается опуститься на все точки опоры.
Петр, как известно, изменил Россию до неузнаваемости. И все же главное, на что впервые решился именно Петр Великий, – это раскрепощение разума человека. Он вывел мысль из-под контроля церкви, стимулировал интеллектуальный труд. Пусть Академию наук он создал на «пустом месте». Он все же создал ее! Именно во время Петра научная мысль впервые стала реальной созидательной силой. Недаром первый русский ученый – академик М.В. Ломоносов с гордостью за Петра воскликнул: “Он Бог твой, Бог твой был, Россия!”
И самое, пожалуй, поразительное в том, что трезвый рационализм и жестокость Петра мирно уживались с какой-то романтической нежностью к науке. Он прекрасно понимал, что дело делается куда медленнее, чем ему бы хотелось; он видел, что не все у него получается так, как было задумано, и это приводило его в бешенство. Но он, по словам В.О. Ключевского, был полон “простодушной веры” в науку, он не сомневался, что именно она поможет все наладить, сгладить все изъяны нововведений; именно она, давая конкретные знания, вытянет тяжкий воз российской государственности. И абсолютно был прав В.О. Ключевский, когда писал, что та же вера в науку “поддерживала нас и после преобразователя всякий раз, когда мы, изнемогая в погоне за успехами Западной Европы, готовы были упасть с мыслью, что мы не рождены для цивилизации и с ожесточением бросались в самоуничтожение” [107] .
[107]Ключевский В.О. Исторические портреты. Указ. соч. С. 147
Конечно, нельзя винить Петра за то, что он переоценил значимость свободной научной мысли именно для России. Откуда ему было знать то, что стало ясно много позднее: “в России нравственный элемент всегда преобладал над интеллектуальным” [108] . Разве он мог себе представить, что его преемники по российскому трону будут бояться свободомыслия больше, чем заговора, что они будут не поощрять науку, как он, а душить ее; что они устрашатся западного влияния и будут всеми силами цепляться за «национальную исключительность», прикрывая заботой о России собственную слабость и беспомощность. Подобный патриотизм более напоминает безразличие. Петр Великий был настолько выше всей этой псевдозаботливой возни, он так неколебимо верил в Россию и собственное могущество, что ко всему остальному относился с искренним презрением.
[108]Бердяев Н. Русская идея // Вопросы философии. 1990. № 1. С. 86
И все же Петру главное не удалось: взнуздав Россию и вздернув ее на дыбы, он не смог укротить ее дух, он вколотил в нее свои реформы, но они не стали своими для России, не стали ей жизненно необходимы. После его смерти она не столько развивала начатое Петром Великим, сколько билась в конвульсиях,
Все дело в том, что Петр открыл для России удивительный путь развития – вдогонку [109] , когда десятилетия спячки вдруг взрываются «реформами» и народ российский послушно несется в неведомую даль, в изнеможении падая, так и не добежав до цели. Реформирование от избытка энтузиазма, механизм которого запустил именно Петр Великий, исправно работает уже более трехсот лет, а впечатление такое, будто живем мы еще во времена Алексея Михайловича, души наши надорваны «раско-лом», а Петр Великий еще только должен появиться на свет…
[109]Стариков Е. Указ. соч. С. 201
Французский философ Ж.-Ж. Руссо написал про Петра: он “обладал талантами подражательными, у него не было подлинного гения, того, что творит и создает все из ничего. Кое-что из сделанного им было хорошо, большая часть была не к месту… Он хотел сначала создать англичан, немцев, когда надо было начать с того, чтобы создавать русских. Он помешал своим подданным стать когда-нибудь тем, чем они могли бы стать, убедив их, что они стали тем, чем они не являются” [110] .
[110]Руссо Ж.-Ж. Трактаты. М., 1969. С. 183
Когда нет гения, а есть жгучее нетерпение, то определя-ющей доминантой реформ неизбежно становятся оглядочность и копирование, ибо наглядность сделанного другими мешает трезво оценить собственные проблемы. Чисто «оглядочной» стала и научная реформа Петра I, ибо почти 300 лет существования в России национального научного социума показали, что наука так и не стала органической потребностью государства, оно никогда не демонстрировало нужность свободной научной мысли для плодотворного развития политической, экономической и социальной сфер. Как точно заметила Е.З. Мирская, даже в наши дни российские реалии таковы, что ученые объективно оказываются в своей стране “носителями чуждой культуры; ведь ценности того социального института, к которому они принадлежат в силу своей профессии, не дополняют общенациональные, а противоречат им, подчас вплоть до антогонизма… Таким образом, в нашем обществе научная интеллигенция занимает фактически маргинальное положение со всеми вытекающими отсюда следствиями: повышенная зависимость от чужой воли и событий, уязвимость, двойственность сознания и поведения” [111] .
[111]Мирская Е.З. Проблемы справедливости в советской науке // Вестник РАН. 1993. Т. 63. № 3. С. 197
Одним словом, насильственная инъекция науки в русскую жизнь привела, в частности, к тому, что интеллектуальная элита России так и продолжает существовать в антиинтеллектуальном социальном климате.
Глава 2
Ломоносовские корни русской науки
Оценки М.В. Ломоносова в русской историографии были неадекватны всегда. До 1911 года, т.е. на протяжении всего XIX столетия, о нем вспоминали крайне редко. Когда же в связи с 200-летием со дня рождения ученого, Академия наук решила торжественно этот юбилей отметить, то панегирические хоралы, вполне приличествующие такой дате, стали в дальнейшем традиционными. После окончания Второй мировой войны приступили к активной борьбе с космополитизмом и с преклонением перед иностранщиной. Для подобной кампании имя Ломоносова оказалось незаменимым. Советские ученые с искренней гордостью за свою науку «доказали», что Ломоносов был основоположником чуть ли не всех научных дисциплин, в каждой он сделал фундаментальные открытия и намного опередил мировую науку. Мы вновь стали первыми. Нам вновь было чем гордиться. Наша державная спесь вновь была вознесена на недосягаемую высоту.
Ломоносов из живого человека, из ученого, страдавшего и боровшегося, заносчивого и самолюбивого, превратился в казенную схему, стал на долгие годы неприкасаемым. В советское время иначе было нельзя. Затем стало привычным.
Между тем Ломоносов для нашей науки фигура действительно знаковая. Ибо если известна точная дата организации Академии наук и если до нее наука в России как государственный институт не существовала, то можно с полной определенностью указать не только дату рождения нашей национальной науки, но и зная первый персональный состав Академии, назвать тех, с кого собственно и началась российская наука. Состав этот, как мы помним, был целиком «импортным». Так что основы российской науки закладывали Д. Бернулли, Л. Эйлер, Г. Миллер, Хр. Гольдбах, Ж. Делиль и др.