Наваждение
Шрифт:
Покровскому хотелось одного — отделаться от всех, накрыться с головой, выспаться. И выдал классическую мужскую фразу — палочку-выручалочку на все случаи жизни:
— Я сегодня устал, потом поговорим. Что-нибудь придумаю.
А поднимаясь по лестнице, пожелал Петровне провалиться куда-нибудь, чтобы хоть сегодня все оставили его в покое. Нажимая на звонок рядом с внушительной бежево-пухлой, в золоченых шляпках дверью, вспомнил колючие Ленины слова: «Жирует одна в трех комнатах, а мы с Максимкой…» И то, о чем он в сердцах подумал вслед за тем, Петровне вряд ли понравилось бы.
Хозяйка почему-то долго не открывала, пришлось позвонить еще раз.
— Отпустило немного… Хорошо, вы рядом оказались, Олег Петрович, что бы я без вас делала? Испугалась я…
— Нет причин волноваться, — успокоил ее Олег. — Обычный спазм. Вы постарайтесь заснуть, а я тоже пойду отдохну, ночь была тяжелая. Но если что, сразу будите меня, не церемоньтесь.
Еще раз, для проформы, пощупал ее пульс, встал, но Петровна придержала его за руку:
— Погодите, я хочу вам что-то сказать.
Замолчала, близоруко вглядываясь в его лицо, несколько раз шумно втянула и выпустила из себя воздух, а когда снова заговорила, Олег в полном смысле слова обомлел. Непривычно ровным неокрашенным голосом Петровна повторила давно ему знакомую историю о том, что никого у нее на всем белом свете нет, глаза ей некому будет закрыть. Потом — что чует ее сердце, недолго ей осталось жить. Сегодня так прихватило, как никогда еще не прихватывало. И она признательна ему, Олегу Петровичу, за уважение. Квартиру она приватизировала и составила завещание, всё после ее смерти достанется ему. От недавней сонливости у Олега следа не осталось. Растерялся, покраснел, принялся многословно ее благодарить, уверял, чтобы ни о какой смерти и думать не смела — какие там у нее годы, да и сердчишко еще хоть куда. Руку целовал.
— Ладно, устала я, — сказала Петровна, — идите и вы отдыхайте, намаялись на дежурстве. Я, пожалуй, тоже вздремну немного.
Олег наскоро проглотил оставленную Леной жареную картошку, запил остывшим чаем и бухнулся на диван, ошалевший от радости. Все колдобины минувшей ночи превратились в никчемную пыль. Об одном жалел — что Лена уже из поликлиники ушла на участок, до вечера ничего не узнает. Сердце возбужденно трепыхалось, частило дыхание, знал он, что ни о каком теперь сне и речи быть не может, но заснул неожиданно быстро и крепко. Пробудившись, он сразу поспешил к Петровне. Она лежала на кровати в той же позе, в какой он ее оставил. Мертвая. Для того, чтобы убедиться в этом, хватило одного взгляда…
Через месяц подоспело Олегово тридцатилетие. Решили отпраздновать на всю катушку — и дата круглая, и давно друзья намекали, что не мешало бы обмыть квартирку. С деньгами было туговато, назанимали. Лена старалась вовсю, желая сразить гостей своими кулинарными талантами. Олег тоже принимал в этом посильное участие. В субботу, накануне торжества, встали пораньше, возились на кухне. Лена в тысячный раз восторгалась, какое счастье жить в собственной квартире, ни от кого не зависеть, поминала добрым словом незабвенную Петровну.
— Эх, Олежка, — мечтательно вздохнула, — нам бы тут еще ремонтик сделать да мебель эту допотопную поменять — совсем бы жизнь замечательной стала. А еще Максимку, с его кашлем, к морю хоть на пару недель свозить, самим на солнышке понежиться, поплавать… Опять, небось, все лето в городе проторчим.
— Остановка за малым, — хмыкнул Олег, вскрывая банку с зеленым горошком, — получить еще какое-нибудь наследство. Много, думаю, не потребуется — на ремонтик миллиончиков пять, на мебелишку сотенку, на понежиться-поплавать вообще пустяки — каких-то захудалых три-четыре миллиона, чтобы скромненько. Да, чуть не забыл, еще триста тысяч, которые мы задолжали. Петровна была не права, оставив на книжке всего двенадцать тысчонок.
— А ты опять что-нибудь придумай, — подстраиваясь под его шутливый тон, сказала. Лена. — Ты ведь счастливчик у нас, кто там тебе, интересно, ворожит?
Олег медленно отогнул упругую баночную крышку, с излишней тщательностью взялся вытирать тряпкой консервный нож, собираясь с мыслями. Лене он ничего о вороньей лапке, валявшейся на дне его сумки, не рассказывал. Сам не понимал, отчего утаил, скрывать что-либо друг от друга у них было не принято.
И вообще очень старался не связывать внезапную смерть Петровны с бредом той старухи, даже не думать об этом.
— Ты чего? — удивилась Лена, заметив в нем перемену.
— Да так, — уклончиво ответил Олег. И вдруг, для самого себя неожиданно, выпалил: — А знаешь, не исключен вариант, что я действительно что-нибудь придумаю. Заведутся у нас денежки.
— Отличная идея, — разулыбалась Лена. — Только придумывай, пожалуйста, побольше, чтобы хватило на Канары слетать, мне давно хочется. А для начала придумай, как разделаться с мусорным ведром, переполнилось уже.
Выбегая с ведром к мусорному баку, Олег заметил, что сквозь дырочки почтового ящика что-то белеет.
Кроме «Вечерки», выписанной еще Петровной, в ящике лежало письмо. Олег с удивлением глянул на смазанный лиловый штамп вместо обратного адреса, надорвал конверт. И ахнул, развернув сложенный вчетверо лист бумаги.
— Ленка! — заорал, врываясь в кухню и размахивая над головой нежданным посланием. — Представляешь, меня вызвали в Москву, на «Поле чудес», к Якубовичу! На, читай! — Обнял жену, расцеловал, закружил.
Чуть ли не полгода назад, на дежурстве, вздумалось вдруг ему послать на «Поле чудес» парочку своих кроссвордов, мнение о передаче высказал. Ответа, как он и предполагал, не последовало, и вскоре он начисто позабыл о той ночной блажи. А теперь сразу решил, что в Москву поедет обязательно, чего бы это ему ни стоило — такая удача не часто выпадает. Ликовала вместе с ним и Лена.
— Я ж говорила, тебе ворожит кто-то! Видик хочу! Выиграешь мне, Олежка? Ты ведь так здорово всегда отгадываешь!
— Видик, сказала тоже! — куражился Олег. — Меньше чем на машину не согласен!
Вечером собрались гости, юбилей был загнан куда-то в дальний угол, шумно обсуждали сногсшибательную новость — поездку Олега на «Поле чудес». Ехидина Валерка, институтский дружок, попугивал Олега:
— Ты плохо представляешь, что такое стоять перед направленными тебе в рожу софитами и знать, что лицезреют ее сейчас миллионы людей! Собственное имя забудешь!