Найти себя
Шрифт:
– А ты?
– Я сказал, что готов нынче же лечь в корыто,– беззаботно махнул рукой Квентин.
– В купель,– поправил я его.
– Да, так,– согласился шотландец.– Ты прямо как царь. Он тоже мне сказал, что правильно говорить «купель», а я ответил, что ради любви к прекрасной Ксении могу ныне же нырнуть даже в прорубь. Тогда он спросил, почему я считаю ее прекрасной и не видел ли я ее.
Я затаил дыхание. Если этот обалдуй и тут ухитрился ляпнуть лишнего, то...
– Я честно сказал, что не видел, но сердцем чувствую, что она прекрасна,– продолжал Квентин, и я перевел дыхание – кажется, пронесло.
Впрочем, сам шотландец так и не понял, как ему повезло, что он ответил правдиво.
– И еще я сказал, что слухами о красоте его дочери наполнена вся русская земля, и я не раз видел ее в своих сновидениях, и в них она тоже прекрасна, а сновидения нам посылает бог, поэтому они не могут быть ложью, и еще я...
– Стоп,– оборвал я его.
Кажется, парень разошелся не на шутку, а я совсем забыл, что меня ждет аж целый царевич, да и вообще опаздывать – свинство, и неважно к кому.
– Остальное доскажешь вечером у меня в тереме.– И хотел было бежать, но, завидев, что Квентин чего-то мнется, жмется и колеблется – наверное, вспомнил учиненный им шум и грохот в последний день перед уходом, а теперь стесняется,– тормознулся на секунду, чтоб успокоить человека, и небрежно махнул рукой.– Да ладно тебе. Все давно забыли твой прощальный концерт.– А на всякий случай подкинул дополнительный соблазн: – Как раз сегодня Марья Петровна обещала пирогов напечь, с капустой и яйцами. А уж вкуснющие...
Должен прийти. Это его любимое лакомство. Плохо только, что на самом деле она ничего не обещала. Ну и ладно. Тогда я уговорю ее вместо них испечь по-быстрому...
Додумать не успел, столкнувшись с царевичем еще на лестнице. Вид у Федора был встревоженный донельзя, но, приметив меня, он сразу расцвел.
– А я уж и к батюшке хаживал – вдруг ты у него. А опосля хотел было к тебе на подворье гонца заслать,– с легкой укоризной в голосе протянул он.– Помыслил, уж не случилось ли чего – ведь доселе ты отродясь не запаздывал.
– Тсс,– заговорщицки прошептал я.– Квентин...– И таинственно подмигнул.
– А что с ним? – тоже понизив голос до шепота, спросил Федор.
Так и есть – сработало. Вон как глаза округлились. Вообще, тут, в Средневековье, как я понял, с юношами, толком не вышедшими из подросткового возраста, запросто срабатывают разные примитивные штучки, которые в моем родном веке действуют на детей, не перешагнувших десятилетний порог. Проверено раз пять и всегда с неизменно положительным результатом. Злоупотреблять этим не стоит, но когда такой случай, как сейчас...
– Все после занятий,– прошипел я, тревожно огляделся по сторонам, после чего, облегченно вздохнув, принялся подниматься по лестнице.
Царевич потопал следом. Лица его я не видел, но убежден – он тоже несколько раз оглянулся, хотя сам не понимал зачем.
Ну и ладно.
Усевшись на стул с высокой резной спинкой – иноземцам у нас почет, царским учителям тем более, я украдкой покосился на решетку. Ну да, вон он, любопытный глаз в третьей дырочке слева пятый ряд сверху, на месте.
Ох, Ксюша, Ксюша, юбочка из плюша, а сарафан из атласа...
Ага, вот и Феденька уселся. Эх, как тяжело отдувается. И не попрекнешь – он и сам бы рад порезвиться, да негде и не с кем. Ну ничего, дай срок, поправим и это – есть у меня кое-какие идеи. Та-ак, раз все слушатели в сборе – можно приступать, а уж потом, после занятий, поинтересоваться у царевича, как бы мне повидаться с Борисом Федоровичем...
Но спросить я не успел. Годунов, так же как и царевич удивленный моим опозданием, самолично пожаловал к концу урока, чтобы выяснить, появился ли князь Феликс или...
Я поначалу слегка растерялся – царь появился, словно по заказу,– но почти сразу пришел в себя и продолжил рассказывать Федору о Пифагоре и его поклонении цифрам. Однако, заметив, как недовольно хмурится царь, скоординировал рассказ и плавно перешел к Платону и неоплатонизму – все-таки там в качестве высшей сущности выдвинут бог, потому звучало не столь кощунственно.
– Сказываешь ты славно, но уж больно мудрено,– недовольно заметил мне по окончании занятия Борис Федорович, не стесняясь присутствия сына.
– Так ведь и философия – наука не из простых,– возразил я.
– Я не о простоте,– пояснил царь,– ты не забывай, после меня ему на троне сиживать, потому и философию свою так давай, чтоб она ему и в жизни пригодилась.
«Опаньки, а разговор-то мне как раз на руку!» – Я даже развеселился, и тут мне в голову пришла еще более удачная идея.
– И я о том же мыслил,– согласился я.– Царевичу ныне куда как лучше подошло бы иное, пусть и не совсем философское. Ну, скажем, нечто вроде отцовского наставления от твоего имени, государь. Вот, к примеру, это.
И я процитировал, боясь лишь одного – осечься или забыть:
Я, с давних лет в правленье искушенный,Мог удержать смятенье и мятеж;Передо мной они дрожали в страхе,Возвысить глас измена не дерзала [98] .Но нет, память не подвела. Хотя с того времени, как мы в школьном драмкружке ставили пушкинского «Бориса Годунова», прошло аж семь лет, однако строки помнились отчетливо, будто стояли перед глазами.
98
Здесь и ниже цитируются отрывки из поэмы А.С. Пушкина «Борис Годунов».
– Ты... откуда такое... словно моими устами?..– прошептал потрясенный царь.
Губы его тряслись, а правая рука вновь нырнула к сердцу.
Эк, как тебя разобрало, твое величество.
Я в смятении уставился на унизанную перстнями царскую руку, усиленно разминающую грудь. Вот уж воистину: велика сила настоящего искусства. Был бы на моем месте Александр Сергеевич, непременно заорал бы: «Ай да Пушкин, ай да сукин сын!»