Назад в СССР: Демон бокса 3
Шрифт:
— Мистер Мат’юшевич! Что вы ответите на уверенность Майкла Спинкса, готового победить вас в ответном бою?
— При чём тут Спинкс… Я выходил на ринг и на ковёр две сотни раз в СССР — в боях по правилам бокса и боевого самбо, советский стиль каратэ для армии и спецслужб. Признаюсь, был один прокол, мне засчитали поражение за неявку на финальный поединок из-за травмы, полученной в полуфинале. А так — сто процентов побед, в боксе — большинство нокаутом. В профессиональном боксе ещё никто не продержался со мной до финального гонга. Почему именно Майкл, не спорю — боксёр приличного уровня, но не более того, должен прервать серию непобедимости?
— Но он же вас побеждал! — не унимался тот же репортёр.
— В смысле? По числу ударов? Какая разница, я же панчер, заточен на сокрушительный финальный удар. Спинкс простоял на ногах дольше всех, честь и слава. Но теперь я его знаю досконально. До пятнадцатого раунда не протянет.
Он вряд ли удовлетворился ответом, но уступил место следующему. Тот, услышав о моих каратэшных похвальбах, сориентировался и задал вопрос: почему не снимаюсь в фильмах, в совершенстве владея техникой нескольких единоборств.
— В октябре мне тот же вопрос задала Синтия Ротрок. Мы встретились в додзё в Нью-Джерси, поработали в паре.
Хорошо, что человек, задавший вопрос о кино, в кино разбирался, реплика «А кто такая Синтия Ротрок?» была бы неуместна, но вполне вероятна, восхождение каратистки к голливудской славе лишь начиналось.
— Кто победил?
— Конечно — она! — я выдержал паузу. — Победила обаянием. Что же касается предложений от киношников, их поступило, круглым счётом, ноль. Моя внешность не столь эффектна, как у Синтии.
Сразу из студии я спустился к бусу, где ждала меня Ольга, вооружённая термосом и сэндвичами.
— Валера, ты же миллионер. Но такой любитель халявы.
Мы перешли на русский, несколько непривычно после многомесячного перерыва — аж с Балтимора, зато водитель и оператор компании НВО вряд ли могли понять хоть слово. Вопрос с транспортом и иными расходами по поездке в графство Кент я решил предельно просто, сообщив менеджеру, что намерен почтить память героев, защитивших Великобританию в тысяча девятьсот сороковом в ходе «Битвы за Англию».
— Потому и миллионер. Много раз говорил: даже у миллионеров принято считать каждый доллар. Бесплатный тур по стране, чем плохо. Надо только купить цветы.
— Скупердяй. Да, не по отношению ко мне. Но вообще. Лучше скажи, зачем нам Чичестер на самом деле.
За окнами мелькали пейзажи Южной Англии, Сассекс, в это время года унылые. В Ждановичах наверняка лежит снег, приглашает стать на лыжи…
— Около Чичестера, дорогая, находилась авиабаза Тангмер Королевских ВВС Великобритании, защищавшая Лондон от воздушных ударов с юго-востока. Многие наши погибли. Кто не упал в море, а разбился над островом, особенно при посадке, или уже на земле умер от ран, хоронили там же, около Тангмера. В самом Чичестере размещалась диспетчерская служба, представь большой такой зал, туда стекались доклады о воздушной обстановке, на огромной горизонтальной карте двигали игрушечные самолётики, символизировавшие настоящие авиационные группы. С лётчиками в эфире общались исключительно девушки, за это диспетчеров назвали «хором красоток».
— Ясно. Тебе-то какое дело?
— Одну из них в этом хоре звали Мардж Остин. Её убило ночью немецкой авиабомбой. Наверно, того немца отпугнули зенитки, он отбомбился не по Тангмеру, самой важной цели, а куда попало — по жилым домам в Чичестере. Сорок четыре года назад. Меня тогда не было в Англии. Последний раз я подходил к её могилке в сорок четвёртом, перед переводом в Лондон. Ну и парни из нашего авиакрыла… Представь, утром с ними пьёшь кофе, обсуждаешь планы на вечер, а кто-то к вечеру нашёл покой на дне Ла-Манша, кто-то сгорел в разбившемся «спитфайре», и хоронили очень условные останки. Собака моя там погибла, голден-ретривер по кличке Рик, совсем молодой, младше Рекса. Его похоронил механик моего «спитфайра» и не сказал где, чтоб я не искал и не расстраивался лишний раз.
— О Господи… Ты летал на истребителе во время «Битвы за Англию»?!
— А я не рассказывал? Ну, ты не спрашивала. Сбили раз — над самим Лондоном, выпрыгнул с парашютом очень низко, переломался и обгорел. Но ты же знаешь, на мне всё очень быстро заживает.
В очередной раз она не знала — верить ли. Звучит, конечно, дико и неправдоподобно из уст субъекта двадцати пяти лет о романе с женщиной, умершей в сорок третьем. Но Ольга уже усвоила: я никогда просто так языком не ляпаю. Даже когда шучу.
Надгробный камень Мардж я нашёл моментально, словно был там не в сорок четвёртом, а вчера. Положил цветы, телевизионщиков просил не снимать. Вот уже в Тангмере произнёс патетическую речь — о военном братстве, о союзе Америки, Великобритании и СССР против нацизма, что рушится «железный занавес», отношения налаживаются, и вообще — Горбачёв-перестройка, ура. НВОшникам очень понравилось.
А я прошёлся по взлётно-посадочной полосе, между плитами которой торчала жухлая прошлогодняя трава. Где-то здесь недалеко вроде бы авиамузей… Я сам себе — авиамузей. Только не открытый для посещений.
— Ты её любил? — осторожно спросила Ольга.
— Был привязан. Наверно, не более того. Вероятно, после войны она стала бы миссис Хант, я жил в Британии под этой фамилией. Грустил, что погибла, сильно грусти, но не чувствовал той боли, нахлынувшей, когда немцы в Мадриде убили Марию. Тогда с ума сходил. В паре с другим лётчиком, представь — деревянный самолётик, обтянутый тряпочками, фактически — воздушный змей с моторчиком, у него не лучше, отправились на штурмовку франкистской авиабазы. Самоубийство чистой воды, но до крика хотелось мести. Естественно, сбили, прыгнул с парашютом, едва выбрался к республиканцам.
Ей хватило такта не задать логично вытекающий вопрос: а если я погибну, будешь скучать по мне как по Мардж или как по Марии? Пришлось помочь, перевести разговор на другую тему.
— Когда стояли под Ханоем, нас, советских лётчиков, водили в деревню, угощали. Желающих обслуживали местные девушки, это считалось очень почётным поручением местного комсомола. Отказаться было — их обидеть, мол, ты некрасивая. И там тоже была одна. Встречалась со мной, пусть не из возвышенной любви, какое там, но очень сердечно относилась, заботилась. Понимаешь, вьетнамцы считали, что мы будем более яростно бить американцев, защищая женщин на земле, если эти женщины стали близкими. Очень верный посыл, кстати. И вот однажды, это было в семьдесят третьем, произошёл мощнейший налёт на Ханой, мы сражались до последней ракеты, до последнего снаряда. Кого-то сбили из американцев, кого-то из наших сняли их «фантомы». Мы не давали отбомбиться по городу, он густонаселённый… Как и немцы, те побросали бомбы где придётся, чтоб быстрее улепётывать. Вернулся, пошёл в деревню снять стресс, а вместо её дома — воронка от авиабомбы. Вот так.