Наживка для фотографа
Шрифт:
— Конечно нет, — выдавил из себя Антон после короткого раздумья. — Наоборот, они попытаются постоянно сливать через нас в газету выгодную им информацию о скачках и призах. А если мы откажемся, угрозы станут более действенными. Как бы коллегам не пришлось на венок скидываться, ритуальные услуги здорово подорожали. Короче, Кузнечик, ты права: наш репортаж надо ставить немедленно.
— Компьютер! — вдруг заорала Ленка. — Ты оставил включенным компьютер с ценной информацией! И моя камера валяется на столе. Мы не знаем, кто сейчас в комнате! Там нет даже Аллы Матвеевны!
— Как надоели эти дешевые мелодрамы — и в кино, и в жизни, — меланхолично пробасила Алла Матвеевна из своего угла, дожевывая морковный салат.
Антон чуть не подавился редиской, резко вскочил с места, уронив стул. Ленка рванула к выходу. Он нагнал ее почти у лифта. Переглянувшись, репортеры резко развернулись и помчались к запасному выходу. Новая встреча с бандитом в лифте им совершенно не улыбалась.
Лиза шла рядом с Федором по ипподрому непривычно тихая и печальная. Все было теперь по-другому — не так, как два часа назад. Нет, вокруг все осталось прежним, а вот она изменилась, будто прожила не один день, а несколько лет… Ей больше не хотелось ни прыгать, ни петь, ни подкалывать приятеля. Впервые столкнувшись с чужой жестокостью, избалованная девочка Лиза Рябинина наконец осознала: этот мир принадлежит не только ей. Да и не такой уж он прекрасный, этот самый мир, если честно. Ради каких-то несчастных денег, во имя этих проклятых мятых бумажек или, пускай, даже ради новеньких кредиток незнакомые люди готовы причинить боль, а может, даже увечье не только ей, молодой и красивой девушке, но и бессловесной лошадке — прекрасному и благородному существу. Уж Красотка-то ни в чем не провинилась перед негодяями! Нет, с этим Лиза никогда не смирится. Когда обижают животных, ее всегда охватывает слепая ярость, а разум как-то мутится. Попадись ей сейчас этот мерзавец в бандане, она бы, наверное, задушила его своими тонкими руками.
Лизу, младшую и капризную дочку, в семье всегда баловали и оберегали от неудач. Она могла ненароком обидеть сестру или друзей, совершенно не волнуясь об их чувствах. Мол, какая разница, лишь бы было прикольно и весело. И все же близкие до сих пор относились к ней как к избалованному ребенку, всерьез не принимали и не спешили отвечать тем же. Антон, пожалуй, был ее единственным поражением. Он не давался в руки, как желанная игрушка за стеклянной витриной магазина.
«Ну почему, почему родители научили быть стойкой и мужественной Лелю, а не меня? — внезапно с горечью подумала Лиза. — Сколько раз сестре приходилось падать и подниматься вновь, но она не сломалась, не отступила, не растратила ни свой дар, ни волю к творчеству».
Если бы родители в ту минуту услышали ее немой вопрос, они бы ответили примерно так: «Мы всегда знали, Лиза, что твоей сестре, Ольге Рябининой, придется в жизни труднее, чем тебе. На ее пути к славе ей предстоит выигрывать бесконечные конкурсы, каждый день доказывать, что именно она достойна солировать на лучших сценах мира. Зато тебе, Лиза, думали мы, слава богу, не придется бороться за себя в жестоком мире искусства. В обычной жизни ты можешь оставаться просто симпатичной девушкой со всеми милыми слабостями и недостатками, которые в твоем возрасте выглядят как достоинства. Настанет время — ты станешь взрослой и научишься отвечать за свои поступки. У Лели времени на взросление не было. Леля — солдат искусства, а ты, Лизонька, — обычная девушка. Потому тебе, Лизок, многое сходило с рук. А теперь ты сама поняла, ты же у нас умница, что в жизни есть не только любовь и ревность, но и предательство, и алчность, и коварство. Значит, дочка, ты наконец повзрослела».
Но родителей рядом не было, и Лиза продолжала размышлять про себя: «Выходит, я тоже устроила Леле подставу? Как те парни, которые хотели получить призовые без особых хлопот. Только в нашем с Лелей случае призом был не солидный денежный куш, а Антон. Живой человек, имеющий право выбирать, кого любить. И моя Леля — она тоже имеет право быть неприступной, чуть холодной, погруженной в искусство и не желающей все пускать на продажу. Словом, такой, какая она есть. А я хотела все переделать по своим правилам и стать счастливой за чужой счет. Такое счастье долгим не бывает. Нельзя все устроить в жизни лишь к своему удовольствию. Выходит, я не лучше того мерзавца в бандане…»
Федор так и не понял, почему Лиза резко остановилась, схватила его за руку и вдруг уткнулась мокрым от слез лицом в его рубашку…
Ленка и Антон завернули от лифта и рванули к черному ходу. Антон первым устремился вниз по узкой прокуренной лестнице, перепрыгивая через две ступеньки. А Ленка… Она вдруг зацепилась краем легкой кофточки за гвоздь на двери и слегка замешкалась, стараясь не порвать тонкую нить.
— Кузнечик, привет! Вот ты где, попрыгунья! А мне-то сказали, что ты прохлаждаешься в буфете, — внезапно окликнул ее знакомый густой баритон.
Перед Ленкой, как из-под земли, вырос Василий. На этот раз он совсем не походил на рыжего благодушного кота. «Взгляд у Васьки сегодня напряженный, какой-то волчий», — невольно отметила про себя Ленка с беспощадной точностью фотографа. Назвать его Мурзиком у нее язык ни за что не повернулся бы.
— Ой, Вась, а тебя сюда каким ветром надуло? — спросила она вслух, а про себя подумала: «Вот те раз, закон парных случаев. Второй раз за два дня встретила друга юности. Теперь уж совсем некстати. Надо догонять Антона. Да и настроение, признаться, сейчас не самое подходящее».
Но Васька был неисправим. Он подмигнул девушке со всей игривостью, на какую был способен, и захохотал:
— Каким ветром, спрашиваешь, Кузнечик? Да попутным. Ехал с задания и вдруг решил халтурку сюда забросить. А у вас — сектор приз: гонорар дают. Денежки-то, сама понимаешь, мать, никогда не лишние. Я только что оттуда, из бухгалтерии. Пойдем в буфет, Кузнечик, угощаю! Хочешь бутерброд с красной икрой? Нет? Плохо. А с осетринкой? Тоже нет? Ну, совсем фигово. Или, может, как в тот раз — мороженого?
— Ой, Вась, прямо слюнки потекли. Ни фига себе натюрморт под девизом «Жизнь удалась»! Так и навернула бы все это! Только, извини, не сегодня, цигель-цигель, ай-люлю!..
— Значит, так нынче встречают старых друзей! Ну-ну. Не ожидал, Кузнечик! Слышать ничего не желаю! Если ты таким манером будешь всех мужиков отшивать, старой девой конкретно помрешь! Ну ладно, шучу… Короче, Кузнечик, возвращаемся обратно.
— Нет, Мурзик, сейчас не могу! — запротестовала Ленка.
Но Васька и слышать ничего не хотел. Легко, как пушинку, схватил субтильную подругу под мышку и потащил назад, в буфет.
Антон несся вниз по узкой лестнице, задевая локтями перила. А почему, куда — он и сам сейчас вряд ли смог бы толком объяснить. В репортере Смирнове вдруг проснулось шестое чувство, которое очень помогало ему прежде, когда он был музыкантом. Какой-то внутренний метроном выстукивал в голове бешеный темп: быстрее, еще быстрее!
На каждой площадке черной лестницы стояли люди, спокойно курили и мирно трепались. Кого-то он задел локтем, кого-то толкнул плечом. Вслед ему неслись то остроты и смех, то брань и угрозы. Но Антон стремительно несся вниз.