Назидательная проза
Шрифт:
Круг лиц, на которые может падать подозрение, довольно ограничен. Это:
1. Жильцы квартиры № 24 —
Тихонов Илья Кузьмич,
Полуянова Полина Дмитриевна,
Полуянов Георгий Тимофеевич,
Пахомов Николай Валентинович,
Пахомова Лидия Михайловна.
2. Дочь Гиндиной Карнаухова Галина Николаевна и ее муж Карнаухов Андрей Ильич.
3. Гиндин Николай Семенович, муж покойной, проживавший в квартире № 24 до 1947 года.
Линия Гиндина Николая Семеновича, 1916 года рождения, с самого начала следствия привела нас в тупик. С 1947 года, когда Гиндин Н. С. внезапно исчез, в списках живых и умерших на территории Союза он не значился, с просьбой о розыске его в соответствующие органы никто не обращался. Тщательный просмотр бумаг, оставшихся после Людмилы Ивановны, не дал никаких следов переписки Л. И. Гиндиной с мужем. На развод никто из супругов Гиндиных не подавал. Нам удалось обнаружить лишь два любительских снимка Гиндина Н. С. — почти тридцатилетней давности. В свое время Гиндин Н. С. сумел уклониться от призыва
Лида Пахомова. Сама я не работаю. Ребенок у нас болезненный, вот и пришлось уволиться. 26 и 27 мая находилась весь день дома, выходила только с Васенькой погулять и в магазин. Да, еще 27-го в детскую поликлинику. Значит, так. 26 мая мы с Васенькой выходили на улицу раза три. Я его дома одного не оставляю: плачет очень, скучает. Первый раз часов в десять, потом после часу дня, и еще с трех до пяти. После пяти весь вечер 26-го из дома не выходила. Спать легла часов в одиннадцать вечера. В двенадцать выходила на кухню — чайник налить, и еще в три часа ночи — сама не знаю, зачем. И как я на НЕГО не наткнулась, господи. Теперь и по коридору ходить боюсь. Особенно в темноте. А эти все гасят свет за собой, все экономят. Вот и доэкономились. Небось горел бы в коридоре свет — побоялся бы забраться. Вообще-то, ночь была беспокойная. До часу ночи, помню, по коридору взад-назад ходили. Кто? Да я не знаю и говорить не хочу: на кого ни скажешь, все нехорошо. А людей у нас в квартире достаточно. Да, в двенадцать ночи Герка курил у телефона. Полины Дмитриевны сын, она его курить в коридор выставляет. С часу до трех? Ничего такого не слышала, да мне и не до того было: Васенька у меня, с животиком ему плохо было. Раз пятнадцать к нему вставала, все плакал во сне, да так горько, горько. Как чувствовал, маленький. Людмилу Ивановну 26-го я видела раза два, вообще-то она из своей комнаты редко выходит. А последнее время и вовсе сидела взаперти: Галка ей за продуктами бегала. Когда я видела Людмилу Ивановну? Часов в двенадцать дня и часов в восемь вечера. А 27-го мне даже в голову не пришло подумать: что это она весь день не появляется? Так до шести часов вечера и лежала, бедная, пока Галка не прибежала. Ох, как она кричала, как плакала! Еще бы: какая-никакая, а мать.
Николай Пахомов. Ну, с меня для вас плохой урожай. На работу ухожу в семь утра, возвращаюсь в шесть вечера, а то и позже: через весь город переться. За день так умотаешься — спишь, хоть из пушки пали. Вот и 26-го: лег в одиннадцать, проснулся в шесть, и хоть бы с боку на бок повернулся. Лидка в бок мне тычет кулаком, чтоб я к Васе хоть раз встал, а мне трын-трава. 27-го та же история: проснулся, значит, в шесть, ушел в семь, вернулся в шесть вечера, как раз в дверях Галину встретил, и нате вам — такой подарочек. Ну, зато теперь я в коридоре каждую ночь буду дежурить. Так ведь нас всех передушить могут. Замок-то у нас на общей двери гнилой, десять лет стоит. Сколько раз я им говорил: давайте соберем по рублю, купим новый, я сам его врежу — и дело с концом. Это же не замок, а слезы. Я его гвоздем открывал, расческой, когда ключа под рукой не было. Так нет, начинают спорить, с комнаты долю или с человека. Ну ладно, думаю, ждите. И вот дождались. Нашелся хитрый человек, вскрыл замок и вошел как к себе домой. Коммуналка же, каждый думает, что другой по коридору идет. Каблуками стучи, песни пой — никто и не выглянет. Жена про попрыгунчиков вам станет заливать, так вы ее не слушайте: через дверь он вошел, как к себе домой. Людмила Ивановна? Да что-то и не помню, когда она мне на глаза последний раз попадалась. 26-го я ее не видел, это точно. А может, она сама удавилась?
Уточнение. Когда мы попросили Николая продемонстрировать свое умение открывать замок общей двери расческой, он сильно сконфузился и признался, что преувеличил. Более того: ни гвоздем, ни иным предметом, кроме ключа, Николай Пахомов открыть этот замок не сумел, хотя и очень старался. Наши же специалисты заверили, что бесхитростный этот замок далеко не так прост, как кажется. Сохранить его при взломе неповрежденным было бы невозможно, настолько изношен его механизм.
Полина Дмитриевна. Днем 26-го у себя в школе была, вечером дома. Людмилу Ивановну видела вечером, часов в восемь, на кухне, вид у нее был озабоченный, да мы с ней ведь не разговариваем. Точнее, не разговаривали. Часов до одиннадцати вечера я телевизор смотрела. Герочка вернулся в десять очень усталый, даже кушать не стал. Лег спать и заснул как убитый. Мне-то что-то не спалось, сердце побаливало. И вы знаете, что самое страшное? Именно в ЭТО время я как раз и не спала. Что значит «в какое время»? В то самое время, о котором вы спрашиваете. Вы ведь спросили меня, не слышала ли я чего-нибудь с двенадцати до четырех. Так вот что я вам скажу: в час тридцать или около этого в стенку стукнуло. Как раз со стороны ЕЕ комнаты. Глухо так стукнуло, где-то низко над полом. Я еще подумала: клопов ловит, бедная. Шаги я, по-моему, слышала какие-то, но не в это время, раньше немного. Это надо подумать, припомнить хорошенько. Я убеждена, что здесь большая банда орудовала. Только этажом ошиблись. Как раз над нами очень состоятельные люди живут. Целую квартиру занимают, такую же, как наша.
Гера Полуянов. 26 мая я домой возвращался два раза: в 21.30 и в 21.45. Сигареты забыл купить, вот и пришлось. Возле метро у нас дежурный магазин, вы же знаете. В первый раз, если мне не изменяет память, видел в коридоре Людмилу Ивановну. Во второй раз — нет. Ночью к телефону вставал, в котором часу — не помню: был сильно спросонья. Что-то около полуночи. А вообще спал хорошо и ничего не слышал. 27-го проснулся в половине десятого, отсутствовал весь день и только вечером узнал. Никаких разумных объяснений случившемуся у меня нет. Может быть, Галкин отец явился? Я слыхал, прошлое у него темное.
Тихонов. Ну, что я вам могу сказать? Советов вы от меня не примете, сами люди ученые, понимать должны: вот нас пять человек здесь взрослых, младенец не в счет, среди нас и ищите. Ну, Пахомовых скинуть, они друг другу алиби подтвердят, Полуяновы тоже, значит, я один остаюсь. Никто мое алиби засвидетельствовать не может. Уж я стал подумывать: не на мне ли лежит? Может, к старости лет в болезнь какую ударился, по ночам шастаю. И нет в этом ничего удивительного: жизнь тяжелую прошел, школа жизни была жестокая, нервы поистрепала, живу один, чудачества разные за собой замечаю. Кто знает, может, и вылилось. Не любил я покойницу, бог с ней. Но войти к нам никто посторонний не мог, это я клятвенно подтверждаю. Они все, конечно, на старый замок ссылаются. Забыли, видно, что я здесь вроде как бы дверного сторожа. Как часов десять или одиннадцать, выясняю, дома ли все, и дверь вот на эту палку закладываю. Стальная палка, надежная. Скобу приспособил — и запираю. Надежней любого замка, держит так, что ломом не выворотишь. Николай спьяну, бывало, трясет дверь, трясет, матерится, сила у него дай боже, а сделать ничего не может. Или Герка, народ они молодой, то один, то другой домой после двенадцати заявляются. Но в эту ночь, как нарочно, все дома были, вот я и заложил свою палочку. Уж лучше бы я забыл про это дело, все не так тяжело было бы, а теперь ничего не поделаешь, грешить на людей приходится. Про болезнь про свою — это я так, для полноты картины, а если по совести — женщин, конечно, в расчет не берем — либо Герка, либо Николай согрешили. Я уж им намекал: не лучше ли начистоту? — помалкивают. И про палку мою забыли, враз у всех память отшибло, а ведь сколько было из-за нее ругани. Ну, причины — это не мне судить. Ни на кого пальцем указать не хочу, только выбор здесь скудный. Либо тот, либо другой, либо, значит, остаюсь я. Николай — он с покойницей ругался страшно. Помню, с секачом к ней в комнату рвался. Есть у них такой секач — для зелени. Ну, под пьяную руку, конечно. «Убью, — говорит, — убью». И убил бы, наверное, если бы Герка не вступился. Скрутил его, запихал в комнату и спать уложил. Герка здесь один поддерживал с Людмилой Ивановной отношения. Деньги у нее занимал, да это уж я так, к слову. Понимаю, конечно, трудно вам, вроде бы все под рукой, а взять никого не возьмешь: у обоих алиби. Неужели следов никаких не оставили? Не мое дело, понимаю. Но показания свои насчет палки подтверждаю и еще раз подтверждаю: в тот вечер я дверь заложил, и открыть ее снаружи никто не мог, все были дома. Как хотите, так и судите. Да не боюсь я ничего: придушат — и пусть придушат. Вон покойница умерла и не пикнула. Легкая смерть. А мне уж, слава богу, седьмой десяток.
Лида Пахомова. Грех, конечно, говорить, но женщина она была нехорошая. Коля с ней ругался часто — из-за телефона. Звонить звонила, и ей дочь звонила, а сама по звонку никогда, бывало, не выйдет: все в дверь ей стучали, как барыне. В гости к ней не приходил никто… Я, по крайней мере, не видела. Если Галку не считать: эта каждый вечер прибегала. Сама я к ней в комнату, поклясться могу, сроду не заходила. Николай мой — тоже. Полина с ней была на ножах. Герка, правда, разговаривал, но дальше порога, я думаю, к ней не заглядывал. Илья Кузьмич? Было время, дружили они, я уж думала, к свадьбе дело идет: люди оба одинокие. Но вот года три назад раздружились отчего-то. Не поладили, значит. Последнее время еле замечали друг друга. Он-то у нее бывал, это точно. А больше из наших никто. Ну, угрожать ей не угрожал Николай, это Илья Кузьмич наговаривает. Вот она, было дело, отравить нас грозилась. «Я, — говорит, — вам сделаю, и никто не узнает». Дождалась: самой сделали.
Николай. Пошумел я на нее как-то раз, но давно это дело было, года два назад. А так делить мне с ней было нечего. Телефон — да не в телефоне дело, это дело принципа. Индивидуалистка она была: ящик вон для писем отдельный себе повесила на квартирной двери. Да порядком уже: года четыре назад, после Галкиного замужества. Только не припомню я, чтоб в этом ящике что-нибудь лежало. Откуда знаю? А в дырочки ничего не белелось. Что касается секача — это уж не знаю, кто вас за нос водит: нет у нас такого инструмента, нет и не было. А держал я тогда в руках фанерку: Лида на ней селедку разделывает.
Полина Дмитриевна. Вообще-то трудным она была человеком, и недоброжелателей у нее было много. В квартире, к примеру взять, никто с ней не общался. Гера мой один с ней здоровался, он воспитанный мальчик. Я сказала как-то раза два «здравствуйте», а она не отвечает, стоит отвернувшись, как не слышит, посудой гремит, ну я и бросила: на что это мне нужно? Сейчас, конечно, жалею. Как-то принято думать о человеке после смерти хорошее, но тут нечего даже и вспомнить. Дочь свою из дому выгнала с ребенком на руках. Были у Галины с мужем нелады, вот она к матери и прибежала, А к кому же еще прибежать? Так Людмила Ивановна ей через день на дверь показала. Несмотря на то, что сама Галю против мужа настраивала: не пришелся он ей. Конечно, дочь с ребенком для нее не находка, одна-то она и клубнички поест, и пирожных себе принесет к чаю, и в кино, когда хочет, сходит. Я ее не за грубость, больше за эгоизм не любила.