Назидательные проповеди, прочитанные в приватном собрании в Лондоне в 1765 году
Шрифт:
Довольно легко дать им понять, что пришлось им вытерпеть за пятнадцать столетий. Мало кто умеет читать, однако все могут слушать. Так слушайте же, мои дорогие братья, и внимайте страданиям, удручавшим минувшие поколения.
Едва только христиане, вздохнувшие свободно при Константине, обагрили свои руки кровью добродетельной Валерии - дочери, жены и матери цезарей, а также кровью юного Кандидиана, ее сына, надежды империи; едва они убили сына императора Максимилиана в возрасте восьми лет и его дочь, которой исполнилось семь; едва только эти люди, коих нам изображают столь терпеливыми в течение двух столетий, обнаружили таким образом свою ярость в начале IV века, как теоретический спор породил гражданские распри, и они, следуя одна за другой без мгновения передышки,
В общем, начиная с единосущности и кончая пресуществлением (термины, столь же трудные для произношения, как и для понимания), все было предметом спора, а каждый спор влек за собой реки крови.
Вам известно, сколько пролила крови наша суеверная Мария, дочь тирана Генриха VIII и достойная супруга испанского тирана Филиппа II. Трон Карла I был превращен в эшафот, и король этот был казнен, после того как более двухсот тысяч человек оказались убитыми и принесенными в жертву литургии.
Вам известны гражданские войны во Франции. Свора теологов-фанатиков, именуемая Сорбонной, объявляет короля Генриха Ш свергнутым с трона, и внезапно он оказывается убит неким начинающим теологом. Сорбонна объявляет великого Генриха IV, нашего союзника, неспособным царствовать - и вот появляются один за другим двадцать убийц, пока, наконец, некий монах-фельян, преподаватель коллежа, единственно по причине услышанной им новости, будто сей доблестный человек собирается защищать своих старых союзников против приверженцев папы, погружает нож в сердце самого мужественного из королей и лучшего из людей в центре его столицы, на глазах у его народа и в окружении его друзей; а потом в силу непостижимого противоречия его память навеки остается священной, и сорбоннская шайка, вынесшая ему приговор, отлучившая от церкви его и его верноподданных и не имеющая права отлучать никого, продолжает процветать, к стыду Франции.
Братья мои, эти смехотворные и мрачные распри - источник стольких ужасов и гнусных убийств - подняли не простые люди, не земледельцы, не безвестные и мирные ремесленники; к несчастью, среди этих раздоров нет ни одного, который не породили бы сами теологи. Люди, вскормленные в блаженной праздности вашими трудами, разбогатевшие благодаря вашему поту и нищете, сражаются за обладание большим количеством сторонников и рабов; они внушают вам разрушительный фанатизм, чтобы стать вашими господами; они делают вас суеверными, но не для того, чтобы вы пребывали прежде всего в страхе божием, а для того, чтобы вы их боялись.
Евангелие не говорит Жаку и Пьеру или Варфоломею: Купайтесь в роскоши! Кичитесь почестями! Выступайте в окружении охраны! И тем более оно не говорит им: Возмущайте мир вашими непостижимыми проблемами! Иисус, братья мои, не поднимал ни одного из этих вопросов. Неужели мы пожелаем быть лучшими теологами, чем тот, кого вы признаете единственным своим учителем? Как?! Он вам рек: Все дело в том, чтобы любить Бога и своего ближнего - а вы станете добиваться чего-то иного?
Есть ли кто-либо среди вас - да нет, есть ли кто на всей Земле, кто посмел бы думать, будто Бог станет его судить на основе теологических параграфов, а не по его делам?
Что такое теологическое мнение? Это идея, коя может быть истинной или ложной, но с которой мораль не связана. Совершенно очевидно: вы должны быть достойными людьми независимо от того, является ли Святой дух истечением дыхания Отца или Отца и Сына. Не менее ясно, что вы никогда не поймете ни одного из положений такого рода. Вы никогда не будете иметь даже самого слабого понятия о том, каким образом мог Иисус в одном лице обладать двойственной природой и волей. Если бы он желал, чтобы вы были в этом осведомлены, он бы вам это сказал. Я выбрал эти примеры из сотен других и обхожу молчанием прочие споры, дабы не прикасаться ко все еще кровоточащим ранам.
Бог дал вам разум, и он не может желать, чтобы вы его извратили. Как может стать необходимым для вас предложение, относительно коего вы не способны иметь никакой идеи? Что Бог, дарующий все, мог дать одному какому-то человеку больше просвещенности и таланта, чем другому, - с этим мы сталкиваемся на каждом шагу. Что он избрал какого-то человека, дабы слиться с ним теснее, чем с другими людьми, и сделал его образцом разума и добродетели - это совсем не возмущает наш здравый смысл. Никто не может отрицать: Богу доступно изливать свои самые прекрасные дары на одно из своих творений. Итак, можно верить в Иисуса, учившего добродетели и осуществлявшего ее на деле, но страшитесь того, чтобы, пожелав зайти дальше этих пределов, мы не опрокинули целиком всю постройку.
Суеверный человек посыпает отравой самую здоровую пищу: он -враг самому себе и другим. Он будет считать, что стал объектом вечного отмщения, если съел в неположенный день мясо; он думает, будто длинная серая мантия с остроконечным капюшоном и длинная борода более угодны Богу, чем бритое лицо и голова, покрытая собственной шевелюрой; он воображает, что его спасение связано с латинскими формулами, кои ему не понятны. Свою дочь он воспитывает в подобных же принципах: едва достигнув зрелости, она запирается в келье; чтобы угодить Богу, она предает свое потомство и тем самым оказывается более виновной пред человеческим родом, чем жена индийца, бросающаяся в погребальный костер своего мужа уже после того, как родила ему детей.
Анахореты южных частей Европы, осудившие сами себя на столь же отталкивающую жизнь, сколь и ужасную, не сравнивайте себя с кающимися на берегах Ганга! Ваши самоистязания далеки от их добровольных казней; но не думайте, будто Бог оправдывает в вас то, что, по вашему мнению, он осуждает в них.
Суеверный человек становится сам себе палачом; палач он и для всякого, кто мыслит не так, как он. Самый бесчестный донос он называет братской исправительной мерой; он обвиняет простодушную невинность в отсутствии осторожности потому, что в простоте душевной она не замыкает печатью свои уста. Он предает ее этим тиранам души, кои насмехаются одновременно над обвиненным и обвинителем.
Наконец, суеверный человек становится фанатиком, и тогда его рвение толкает его на любые злодейства во имя Господа.
Верно: мы живем уже не в те ужасные времена, когда происходили убийства между друзьями и родственниками, когда сотни регулярных сражений покрывали Землю трупами во имя каких-то схоластических аргументов; но из пепла этого обширнейшего пожара каждодневно возрождается несколько искорок: государи не отправляются больше в сражение по призыву священника или монаха, однако граждане испытывают еще преследования в лоне своих городов, и частная жизнь часто бывает отравлена чумой суеверия. Что сказали бы вы о семействе, всегда готовом к взаимному раздору из-за понимания того, каким образом надо правильно чтить своего отца? Ах, дети мои, речь ведь идет лишь о том, чтобы его любить, а приветствовать его вы будете, как кто сумеет. Разве для того вы между собой братья, чтоб вас разъединял раскол, и допустимо ли, чтобы тот, кто должен вас объединять, вечно вас разделял?
Мне неизвестна ни одна гражданская война в Турции из-за религии. Да что там - гражданская война! История не отметила ни единого мятежа, ни одной смуты, коя была бы возбуждена среди турков из-за теоретических разногласий. Потому ли это, что у них меньше догм и меньше поводов для споров? Потому ли, что они рождены более уравновешенными и мудрыми, чем мы? Они не спрашивают, к какой вы принадлежите секте, лишь бы вы исправно платили легкий налог. Христиане - латиняне и греки, якобиты, монофелиты, копты, протестанты, реформаторы - все у них желанные гости, в то время как среди христиан нет и трех наций, среди коих практиковалась бы подобная гуманность.