Назначенье границ
Шрифт:
Дювивье почувствовал намерение и, надув губы, отправился к уже оседланному жеребцу. На прощание скорчил сердитую рожу, явно обещая пожаловаться на такое обращение дядюшке. Марк помахал ему рукой, от сердца отлегло: мальчишка уцелеет.
Труднее всего оказалось ждать. Смотреть из седла через зрительную трубу, как гибнут люди, как четыре ошалелые армии, вышедшие с рассветом невесть куда, слишком медленно, неохотно принимают навязанные им стычки. Следить за сумятицей во вражеском лагере. Надеяться на то, что хоть кто-то из своих уцелеет. Молчать в ответ на вопросы «зачем?», «для чего?», «на что вы надеетесь?!».
Потом настало время расстегнуть булавку и стиснуть в ладони колючий стебель. Шипы впились в ладонь. Белый лепесток полетел к земле, и когда он упал, над полем начали сгущаться гневные черные тучи.
Пламя хлестало с неба упругими ливневыми струями, алая волна накрыла поле от горизонта до горизонта. Люди кричали, умирая, падали на землю, превращались в черных скрюченных букашек. Вокруг Марка образовалось кольцо сухого, раскаленного воздуха, но его огонь щадил, и это казалось страшнее смерти. Генерал принужден был сидеть на коне, смотреть, слышать и ждать, что обрушенному им огненному дождю все же придет конец. Ждать и бояться, что не выдержит.
«Что будет на твоей земле — зависит от тебя…» — так чем же он стал, если позволил свершиться подобному?
Конь взбрыкнул, выкинув Марка из седла, умчался туда, в огонь, и тогда де ла Валле заплакал, сжимая в кулаке проклятый цветок, и рванул еще один лепесток, умоляя о том, чтобы все кончилось, и еще — о забвении.
И хлынул на землю, усмиряя пламя, дождь. Соленый кровавый дождь…
22 мая 1451 года, Орлеан, вечер
Племянник лицом и характером, к счастью, удался в отца, а не в мать. Сестра, как и сам Филипп д'Анже, рано обнаружила склонность к черной меланхолии, но, в отличие от него, не нашла себе занятия, способного держать меланхолию на расстоянии. А Ренье был круглолиц, круглоглаз и жизнерадостен за пятерых, так что рядом с матерью смотрелся совсем неплохо, а отдельно от нее — производил много лишнего шума, но это можно было терпеть. Сейчас юноша сидел смирно, на вопросы старался отвечать точно и четко, и это само по себе не говорило о произошедшем ничего хорошего.
— Повтори еще раз. Вы стали лагерем и ты…
Привычный список обязанностей по привычной же и до беспамятства отработанной процедуре. Канцлер выжимал племянника как губку уже второй раз, и теперь хотя бы знал, о чем спрашивать.
— А потом я обнаружил, что стою на холме и смотрю на огни.
— Ты не помнишь, как там оказался?
— Я помню, дядя. Я туда пришел. Мне туда зачем-то было нужно, но я забыл, зачем, — Ренье попытался мотнуть головой, остановился, — Я не сбежал, и не… любопытствовал, я помню, это было какое-то обычное деловое «нужно», но я сразу забыл, какое, как только увидел, сколько там этих огней. Я уже по дороге назад пытался понять, как меня туда занесло, и так ни до чего и не додумался. А тогда я сразу решил, что командующий должен это видеть.
Мальчик не врал. Он вообще редко врал, а так соврать у него просто не получилось бы. Неизвестно за какой надобностью забрел на холм в получасе ходьбы от расположения, увидел костры вражеской армии, которые невесть опять же как пропустили разведчики…
— Де ла Валле пошел с тобой сразу.
— Да, сразу, даже разведчиков слушать не стал. Я их опередил и он уже со мной мимо них прошел и сказал, что сейчас вернется.
Еще одна загадка. Если Ренье собственные ноги и голова и без нечистой силы могли занести куда угодно и когда угодно, то для Марка отлучиться из лагеря на… да, по меньшей мере на час, в этой ситуации… совершенно противоестественно, а ведь он уже знал, что северная армия разгромлена и впереди противник в неизвестно каком числе.
— Что сделал Марк, когда увидел?
— Чертыхнулся. Очень тихо. И неправильно.
— Как неправильно?
— Дядя, я не знаю, как объяснить. Нам все время говорили, двадцать пять тысяч, от силы тридцать. А эти огни в долину не помещались. С утра оказалось, что больше восьмидесяти, меньше ста. А командующий ругался так, будто увидел что-то, чего ждал, но очень не хотел. Потом он приказал мне уйти, сразу, — опередил вопрос Ренье. — Но тоже быстро вернулся, он едва не догнал меня у лагеря.
— Дальше.
— Дальше докладывали разведчики и те северяне, кто оторвался от противника, пленных допрашивали. То же самое, что и раньше. Двадцать, ну двадцать пять. Командующий слушал, кивал, курьера к д'Амбли отправил с этими сведениями. Я молчал. А потом, когда все вышли из палатки, Марк… командующий сказал мне «Ты видел». Успокоил, что ли. И отослал меня — велел поспать. Сам пошел обходить лагерь. А потом куда-то еще — я спрашивал.
Через три часа вернулся, всех разбудил. Сказал, что был ваш человек, с той стороны. Что выступила не только Франкония, но и союзники, и что против нас не двадцать тысяч, а вчетверо больше.
— Мой человек? Его кто-нибудь видел?
— Нет, дядя… — Ренье замялся. — Командующий говорил, что отправил его дальше. Но к д'Амбли никто не приезжал. Я не думаю, что он вообще… был.
Канцлер тоже не думал. Как охотно люди верят, что у него шпионы под каждым кустом — и как много он бы отдал за такую сеть осведомителей. Можно было бы не допрашивать впечатлительного младшего родича, а дойти до соответствующего растения и выслушать рапорт.
Рассказ о военном совете, даже будучи повторен пять раз, из них три раза над картой, тумана не развеял. Ни описание ситуации, ни задачи не образовывали ничего связного даже по отдельности. На рассвете к соседней долине должны были подойти три большие колонны противника — с юго-запада, запада и севера. А может быть и не три, и не колонны, а множество мелких сороконожек размером с полк. (Чем им эта Рагоне намазана? Деревенька и деревенька, позиция неудобная, зачем туда такой массой? Куда они собирались двигаться? Как они все это намеревались снабжать? Глупость какая-то… И как мы прозевали движение таких толп? На севере многие сочувствуют еретикам, но не поголовно же…) Каждый мало-мальски крупный отряд следовало перехватить и, имитируя превосходящего противника, заставить двигаться в определенном направлении. (Зачем? Ведь они же и так шли в ту же самую долину, франконский лагерь — там… Хотя как бы они там уместились, непонятно. И чего могли хотеть? Наступай они отдельно, смели бы нас до Сены…) После чего отрываться и отступать, куда удобнее, если останется кому. За холмы, как можно быстрее и как можно дальше. Вот у последней части приказа смысл имелся. Если вспомнить, откуда был нанесен удар.
— Это не дьявол, — сказал вслух епископ Ангулемский. — А если и дьявол, то не прямо.
— Конечно не дьявол! — кажется, Ренье потихоньку приходит в себя. — Командующий…
— Помолчи.
Это не дьявол. Это оружие — человеческое или колдовское, но просто оружие. Оно действует только в каких-то границах и не разбирает своих и чужих, вот поэтому Марку было нужно, чтобы как можно больше солдат противника оказалось в долине к определенному времени… внутри черты… а его собственные люди — по возможности, вовне. И он был связан сроком, иначе просто подождал бы, пока вильгельмиане сами втянутся (если они, конечно, двигались в долину, а не просто случайно проходили мимо всеми тремя армиями), не стал бы зря губить своих…
Но тогда выходит, что тем вечером правы были разведчики и беглецы, а не Ренье, потому что большая часть войск противника в тот момент находилась в ночном переходе от Рагоне… и в разных местах. Что же он тогда видел и чему не удивился Марк? И почему разведчики, докладывавшие после того, как Ренье увидел огни на холмах, никого не нашли, и почему никто из местных жителей ни слова им не сказал? Ночной переход — это не так уж и далеко, а армия не нож, в кармане не унесешь — тем более, что о первой все исправно доложили… Ну, допустим, заговор, но заговор с участием всех жителей на лье и лье вокруг?