Названец
Шрифт:
«Но прежде всего — отец!» — решил он.
И на другой же день он побывал у слесаря, которому заказал ключ, и получил последний.
«Когда подумаешь, что все зависит от пустяка, от прорезов в этом ключе… — уныло думалось ему. — Если мастеровой ошибся, то все пропало…»
Затем Львов собрался просить Лакса доложить начальнику, что он считает нужным побывать в Шлиссельбурге по одному важному сыскному делу дворянина Козлова и отлучится на два дня. Но тотчас же он решил, что от волнения и смущения теряет голову, сообразительность и начинает действовать,
Разумеется, комендант радушно встретил приятеля Зиммера. И целый день весело пробеседовали они о всяких пустяках, о столице, об увеселениях ее и зрелищах. В камеры он не пошел.
Старик Игнат тоже обрадовался приезду ласкового барина, любителя их кваса, но напрасно прождал его к себе в каземат.
Пробыв сутки — день и ночь, — Львов не переставая обдумывал, как именно произвести дерзкий замысел, чтобы все удалось. Откладывать было невозможно, так как и за стенами крепости было уже кой-что подготовлено. Плохо проспав ночь, он наутро поднялся со зрело обдуманным планом, примененным к обстоятельствам. Он начал одеваться. Если бы кто увидел его одевание, то ахнул бы или принял его за сумасшедшего…
Прежде всего Львов приказал оседлать лошадь, а сам отправился проститься с комендантом… Затем он пошел в камеры заключенных.
— Дай-кась ключ, — сказал он Игнату, — надо мне повидать буяна Козлова.
Игнат передал ему связку ключей.
Львов быстро двинулся по всему длинному коридору, но прошел камеру Козлова и скоро был у двери камеры, где был отец. Он достал из кармана другой, свой ключ, и сердце его невольно трепетно забилось…
Что, если ключ не подойдет?.. Что, если слесарь ошибся?..
Но замок заскрипел, и дверь растворилась. Он быстро вошел, снова запер за собой дверь и, обернувшись, увидел, что заключенный отец спит на своей кровати. Он бросился к нему, схватил его за руки и почти вскрикнул:
— Скорей!.. Скорей!.. Батюшка!
Павел Константинович проснулся, открыл глаза, ахнул и, как молодой, быстро сел на кровати, а затем тотчас же поднялся на ноги. Он обнял сына, как бывало всегда, и стал горячо целовать его.
— Не время!.. Не время!.. Скорей!.. — повторял тот.
И с этими словами он начал быстро раздеваться и бросать на пол кафтан, камзол и все остальное свое платье. Под ними оказалось другое, поношенное и испачканное платье — русская рубаха, зипун и шаровары. Он быстро снял все это и, пока начал снова одеваться, продолжал повторять:
— Скорей!.. Скорей!..
Павел Константинович, сбросив арестантское платье, начал надевать снятое сыном. Крестьянская одежда отлично шла к нему, так как за время заключения у него отросла длинная борода.
Но вдруг старик остановился и произнес робко:
— Боюсь я…
— Полно! Полно, батюшка. Чего бояться?..
— Боюсь за тебя… Что за важность, если меня поймают опять и засадят? А ты… С тобой что будет?..
— Ничего не будет! — отчаянно вскрикнул Львов. — Никто не видел, как я пришел, никто не знает, что я здесь. И ключ этот — мой ключ, а не сторожа. Поймают тебя — засадят, то на меня все-таки никто мысли иметь не может! Пойми хорошенько!
— Ну, тогда ладно, тогда не боюсь! — бодро произнес старик и быстро оделся.
Львов, уже одетый, давно снова растворил дверь.
— Ну, слушай же, батюшка. Стой тут и тихонько читай «Верую». Читай совсем не спеша. Прочитай ее шесть раз и тогда иди! Понял ли ты меня? Шесть раз.
— Да. Не мудреное что…
— Хорошо ли понял: шесть раз не спеша! Я то же буду делать, и как раз сойдемся во дворе. Меня увидишь, я буду болтать с рабочими у стенки. Только тяни лучше молитву… Лучше позже, чем раньше. Я прочту про себя шесть раз, могу и седьмой раз начать — это не беда. Но я буду знать, что когда я в четвертый или пятый раз буду читать молитву, то старика Игната уже не будет. А как — уж это мое дело. За это время я успею все сладить… А ключ в двери оставь снутри. Помни, оставь. Дверь-то не забудь за собой затворить. Избави Бог, коли тотчас хватится Игнат. Ну вот, благослови, Господи! Авось все-то к благополучному концу теперь идет!
Выйдя от отца, Львов быстро прошел, по всему зданию и спустился во двор. Сторожа, к его удивлению, нигде не было. Он снова вернулся наверх и, проходя мимо одной из камер, увидел Игната, выходящего оттуда. Он передал ему ключи и сказал:
— Ну-ко угости меня на дорогу. Я уезжаю!
— Как это — угостить? — не понял старик.
— Дай мне кваску. Аль забыл?
— Об эту пору? — удивился Игнат. — Не обедавши?
— Что же! Что делать, коли жажда!
— Ну, ладно. Обожди и карауль.
— Нет, старина, мне не время. Я тоже спешусь. На дворе напьюсь — и на коня! — заявил Львов.
— Как же быть-то, барин?
— Что за важность! Камеры все заперты.
— Нет, Генрих Иваныч, не годно. Никогда я так-то не ухожу. Мало что может: придет кто и отопрет. На грех мастера нет. Обожди, пока я в подвале.
— Не могу, родимый, спешу… Стой! И мы оба — дураки. Бери все связки с собой. Что за важность! Не сто пудов.
— Это вот, пожалуй… — согласился Игнат. Старик забрал все связки ключей с гвоздей. Оба двинулись и спустились по лестнице.
Игнат прошел весь большой двор, где в глубине жил крепостной ключник и были кладовые, подвалы и погреба.
Львов оглянулся среди двора. Невдалеке рабочие клали стенку… Правее ходил по двору конюх и водил его лошадь, уже оседланную.
Волнуясь в высшей степени, он старался сообразить: сколько за это время успел бы он прочесть «Верую»? По его убеждению как раз, если не спешить и произносить каждое слово с маленькой паузой — то раза три, а пожалуй, четыре.
И он направился к тому месту, где каменщики работали у стены. Он весело заговорил с ними с шутками и прибаутками.