Не бойся, это я!
Шрифт:
Если начать лосёнка выкармливать, когда ему не больше пяти дней и он не успел привыкнуть к своей матери, он на всю жизнь привяжется к человеку. Но попробуйте выходить сосунка!
Кажется, напоить лосёнка очень просто. Надеть соску на бутылку с тёплым молоком и дать. Но звериных сосок не бывает, а детские слишком тонкие. Детские соски часто слипаются. Лосёнок наглотается воздуха, бока у него раздуются, всего его разбарабанит.
Тогда
А бывает, что не заставишь его брать соску. И палец брать не заставишь. И из миски он не хочет. А его по пять раз в сутки надо поить, не то случится беда. Лосята ведь очень нежные!
Так было и с Вангуром, самым мелким на ферме. Он всех замучил, и придумали его поить без соски. Бутылку засовывали поглубже ему в рот, молоко лилось и волей-неволей приходилось ему глотать. Остальные лосята давно приучились к ведру, а Вангур привык к поднятой бутылке и всё тянулся вверх, шагал во время кормёжки на задних ногах, норовя передние опустить человеку на плечи.
У Вангура был отличный аппетит. Он будто знал, что ему нужно догнать других лосят, и он старался. Но в росте всё равно отставал. Возле фермы, на стене избы — кормокухни, для лосят были подвешены кормушки. При мне их меняли. Семерым новые корытца оказались впору, а Вангуру край резал горло, и плотник был недоволен, когда пришлось отбивать корыто и прибивать пониже.
Каждый день лосят выгоняли в лес. Сначала они паслись у берега. В шестом часу утра, когда туман ещё скрадывает на том берегу чёрные кедры и золотые лиственницы, Оля идёт по узкой ныряющей тропке над рекой. За ней, срывая на ходу румяные листья шиповника и малины, лениво тянутся лосята. Оля ведёт их за собой, потом прячется в кусты, и лосята продолжают путь без неё. Они уходят в прибрежную тайгу, и, бывает, с реки увидишь лосёнка, наставившего на лодку большие уши.
К вечеру их встречают. Иногда за ними идут далеко, дальше того песчаного пляжа, на котором однажды я видела след выдры. А чаще они возвращаются сами. Вангур прибегает первым, и это всех сердит, потому что он не добирает на выпасе зелёных кормов и путает рабочий режим фермы. Нет ещё трёх часов, а лосёнок обследовал пустые кормушки и мечется перед запертыми воротами.
Заведующий фермой Алексей Алексеевич Корышев говорит, что виновата работница фермы Лукманова. Даша Лукманова виновата, что её брат Федя балует и сбивает с толку Вангура. Тропа ведёт мимо избы Лукмановых. Лосёнок знает Федино окно, и, если приглядеться, увидишь под окошком покорябанную копытами стену. Это Вангур тянулся за хлебом.
2
Вангур так часто попадал в беду, что оставалось только изумляться. Почему именно Вангур ободрал себе бок? Почему он один в субботу не вернулся домой и ночевал где-то в лесу? Почему он, а не другой лосёнок занозил себе ногу?
Вангура повалили на сено, и Оля с Катей налегли на него. Алексей Алексеевич разрезал ему подушечку под копытом и оттуда извлёк занозу толщиной с карандаш. Алексей
Вангура перебинтовали и поместили в маленький загон около лаборатории. Теперь он не ходил в тайгу. Его товарищи, звеня колокольчиками, пробегали мимо, а он смотрел на них большими наивными глазами.
Я иногда навещала лосёнка. Ни разу он не поднялся на мой зов — а ведь он меня прекрасно знал. Я убедилась в этом раньше, в тот день, когда лосят решили выгнать на новое место — не вдоль реки, а от реки вверх, по тракту. След в след за Дашей и Олей я огибала вязкие лужи, ступая по скользким валежинам, по краю мягкого мохового болота. Позади остался лабаз — доска, прибитая высоко между двумя густыми елями. Если влезть туда и застыть недвижимо среди ветвей, многое увидишь. Не только птицу и белку. Может выйти медведь (замри тогда!). Может и куница мелькнуть, желанная в Сожве гостья.
В тайге я часто думала, что мне делать, если повстречается медведь. Волка и росомаху я не боялась встретить, а медведя — боялась.
Я спросила девушек о медведе. Даша ответила:
— Чего делать? Своей дорогой идти потихоньку, да и всё. Ему если надо, он так и так догонит.
Узнав по следам, куда ушли лосята, мы свернули направо, на старую лесовозную дорогу. Даша и Оля по очереди звали лосят, и вскоре они выбежали к нам. Вангура среди них опять не было. Даша и Оля увели семерых, а я осталась искать злополучного восьмого.
В Сожве каждый — следопыт. По сухой ли, по размокшей земле прошёл зверь, моховым болотом или чащей — след прочтут. И я, проведя в Сожве немного времени, уже смогла разобраться, где лосята шагали спокойно, где побежали, забирая к лесу, и где потом, метров через двести, один из них вернулся на дорогу.
Какая тишина стояла в осенней тайге! Лес молчал, будто окаменел, и ни ветер, ни белка ни разу не шевельнули ветку. Высоко в небе плыли четыре большие птицы. Это тянули к югу, отлетали хищные птицы канюки…
Дятел коротко ударил по сушине, и я остановилась посмотреть на дятла. Он слетел на сучок, улёгся на нём и задумался, и странно было видеть такую деятельную птицу неподвижной.
Надо было звать Вангура, а мне почему-то не хотелось подавать голос. Казалось, я вспугну кого-то притаившегося или привлеку чьё-то недоброе внимание.
Я крикнула:
— Вангур!
И услыхала, как оборвался мой голос. Тогда, пересилив себя, подражая звероводам, я изо всех сил, протяжно и на одной ноте закричала:
— Вангу-ур, скорей, скорей, скоре-е-ей!
У дороги стояла сломанная сосна. Она переломилась посередине, сложилась вдвое, её верхняя половина, удерживаясь на последней щепке, обвисла вниз. Порыжевшей мёртвой макушкой сосна касалась своих корней. И всюду, куда ни глянь, торчали гнилые пни, валялись упавшие деревья или стояли, наклонясь, те, которым время было падать, но они цеплялись за соседей и удерживались кое-как.
— Вангур… — снова начала было я, как вдруг далеко впереди от серых стволов отделилась маленькая серая капля. Тоненькая, едва различимая, она двигалась и нарастала, и я разглядела, что это бежит лосёнок.