Не будите изувера
Шрифт:
Прозвище весьма оправдывало себя. Не было в селе девчонки, которая не прошла бы через шаловливые руки парня, не пролила горьких слез из-за ветреной натуры. Сегамачо никак не мог объяснить однодневной пассии, что не в его силах устоять перед новым хорошеньким личиком.
– Ну, ты смирись, – ломким баском говорил он нежно девушке, с которой встречался по вечерам. – Я тебя люблю, – потом задумчиво жевал губами, как будто проверяя это слово на вкус, и добавлял, – наверное, люблю, но и на других не смотреть не могу. Так я устроен.
Девчонка убегала со слезами, (да и какая после таких
Но нашлась одна девушка, которая не потеряла голову от мужской неотразимости. Она не обращала никакого внимания на его тайные и явные знаки. Это и была Наталья. Сперва он, как водится, ее не замечал: отбою и так не было от местных красавиц. Но, перебрав деревенских девчонок и заскучав, Сегамачо нацелился на новый объект.
Однако Наташа вела себя так, будто его и не существовало вовсе. Когда он приглашал девушку в клубе на танец, она делала равнодушное лицо и не реагировала на комплименты. Серега пытался быть джентльменом: приносил к крыльцу Наташкиного дома полевые цветы. Специально рано вставал, тайком пробирался под сонными окнами, чтобы положить букетик, а потом прятался за забором, ждал. Никакой реакции.
– Странно, – делился недоумевающий Сергей с Котычем, – вроде все девушки над цветочками трясутся.
«Наверное, не догадывается, что это я букетики по ночам делаю», – с завидным самомнением думал парень, избалованный взглядами девчонок.
Не добившись внимания Наташи тайными знаками, Сегамачо решил взять девушку штурмом. Когда он организованно-случайно встречался с Наташей на улице, то грубовато предлагал:
– Наташ, айда сегодня в кино (или в кафе в соседнем поселке, парк, на озеро – смотря на что в данный момент хватало денег).
– Не пойду, – как правило, отвечала девушка.
Так Сегамачо и не заметил, как влюбился. Сам себе не поверил, но ни на кого больше смотреть не мог. Чахнуть начал от переживаний: не ел, не спал, забыл про экзамены в университет – и даже о мечте своей стать детективом забыл. Вот что делает с человеком любовь! Спас его Костик, который рассказал Наташе о страданиях друга и привел ее к нему. Однако свадьбу сыграли не сразу. Умная девушка еще несколько лет испытывала любовь Сергея на прочность, пока окончательно не сдалась. Вот так и сложилось, что уже почти тридцать лет нет для Сегамачо лучше женщины, чем его Наташа.
Удивительно, но и сейчас, спустя десятилетия, она по-прежнему была красавицей. Красавицей, несмотря на рождение троих детей, которые уже выросли, создали свои семьи и разъехались кто куда, и на тяжелые потери: совсем недавно ушли из жизни ее родители, и младшая сестра умерла от рака. Наташа уже давно перешагнула звонкий ягодный возраст, но сохранила былую стройность и привлекательность.
А вот от модели Сегамачо мало что осталось. Золотые кудри осыпались, как осенью облетает листва перед долгой зимой. Их седые остатки уютно расположились венчиком вокруг блестящей загорелой лысины. Он весил около ста двадцати килограммов (а может, и больше, кто же эти килограммы считает после пятидесяти!).
Руки походили на толстые ветки, ноги – на стволы, и сам он, как огромный кряжистый дуб, стал еще крепче, мощней, но уже без былой ровности и стройности. Когда Сергей Иванович сидел за рулем своей машины, казалось, что на соседнее кресло влезть уже никто не сможет – так он был огромен. Он стал неповоротлив, двигался мало, любил выпить кружечку пива и хорошо поесть. Свою мечту стать детективом не осуществил – ну разве что самую малость: работал деревенским участковым. Громких расследований, убийств, краж за годы работы не было ни разу, но шустрых пацанов, желающих поживиться за чужой счет, держал в ежовых рукавицах. Поэтому в подведомственном ему участке хулиганы не водились: он всех выжил.
Прожевав корочку, Сегамачо с любовью посмотрел на жену, которая, стоя к нему спиной, что-то помешивала в кастрюле. Между ног заговорило желание.
– Наташ, а может… Давно уж не кувыркались.
Рука сама потянулась к аппетитной ягодице Наташки, и огромная ладонь быстро и с силой сжала соблазнительную округлость. Это было большой ошибкой. От неожиданности жена подскочила на месте, взмахнула рукой с половником, и его содержимое кипящими брызгами оросило мужа.
– А-а-а! – закричал Сегамачо, вскакивая с места. – Мать, ты с ума сошла? Хочешь меня без глаз оставить?
–А ты зачем меня, где не надо, хватаешь?
Сергей Иванович ужом извивался по кухне: то брызгал в лицо колодезной водой из бидона на скамейке у входа, то подбегал к зеркалу, чтобы посмотреть на причиненный женой ущерб. Чувствуя себя виноватой, Наташа крутилась рядом, пытаясь успокоить обиженного мужа.
– Да ладно тебе, – приговаривала она. – Ну, прости, я же не специально. Рука дернулась.
– Тебе хорошо говорить, а если ожоги останутся?
– Не останутся. Ну, давай мазью обработаем, – заискивающе предложила жена.
И тут на Сегамачо снизошло озарение: «Вот он, повод отпроситься. Или сейчас, или никогда».
– Ладно, не суетись, я понимаю, что ты не виновата. Наташ, а Наташ, ты меня на рыбалку отпустишь?
– Отпущу, конечно, отпущу, – ворковала голубкой жена, хлопоча около него, – ты же у меня единственный, разве могу я тебя не порадовать?
Она, видимо, предполагала, что муж выпрашивает льготу для себя на всякий случай, наперед, чтобы потом припомнить ей, когда время придет. Но тут Наталья – опытная жена, которой приходилось часто придумывать всякие уловки, чтобы удержать мужа подле себя, попалась: она не сумела раскусить хитрость Сегамачо.
– Наташ, мы с Котычем сегодня вечерком поедем, – скороговоркой выпалил муж, на всякий случай отодвигаясь подальше, чтобы опять не досталось.
– Когда-а-а-а?! – тон Наташки не предвещал ничего хорошего.
– Сегодня, аккурат на вечернюю зорьку успеваем, – еще тише повторил Сегамачо.
– А меня спросить ты, кажется, не собирался?
– Так, Наташка, вот я и спрашиваю, – и по тому, как поджала губы жена, как засуетилась по кухне, загрохотала крышками и сковородками, мужик понял: не видать ему рыбалки как своих ушей, а если сильно разозлилась, то и ужина не видать. «Ну что за невезуха, – обреченно подумал он, – и когда я таким подкаблучником стал? Ничего сам не могу решить».