Не хочу влюбляться!
Шрифт:
Белецкий вскинул на нее непонимающие глаза.
– Да! Это так! – Варя подтвердила правдивость своих слов энергичным кивком. – Как только я первый раз тебя увидела в вестибюле школы, меня будто что-то толкнуло в грудь… Вот ты спрашивал, чем нравятся… Я не знаю! Не могу определить! Я ведь тогда не знала, какой ты: честный ли, порядочный ли, добрый ли… Я не думала о том, хорош ли ты внешне… Ни о чем не думала вообще. Просто мне будто кто-то шепнул: «Это он…»
– Не может быть… Люди же должны друг другу нравиться чем-то…
– Ну… может быть, для дружбы и должны,
– Если что? Ты же вроде о дружбе и говорила…
Варя смутилась, зачем-то повыше подняла горловину своего свитера, хотя у огня холодно ей не было, и медленно заговорила, мучительно подбирая слова:
– О дружбе… да… Если ничего… другого не получится, то мы могли бы и дружить… В этом же ничего плохого нет, правда?
Белецкий смотрел на нее с таким изумлением, что она пожалела о своей откровенности, а он вдруг сказал:
– Ты говоришь такие странные вещи. Мне казалось, что ты меня ненавидишь. За пораненную руку, да и вообще…
– Нет, такого никогда не было. Просто я очень скоро поняла… в общем… мне показалось, что тот… – девочка улыбнулась, – кто шепнул мне насчет тебя: «Это он», ошибся… Я тебе была очень неприятна…
– Неприятна? Может быть… Я причинил тебе боль, не знал, как помочь. От денег ты отказалась, а что я еще мог сделать? И я при виде тебя каждый раз чувствовал себя негодяем. Именно это и было неприятно.
– А всего-то надо было сказать: «Прости, я не хотел», – и спросить: «Тебе очень больно?» Посочувствовать, в общем…
– Я вроде пытался… Но, видимо, не умею это делать правильно. Как-то не приходилось раньше. А теперь, наверно, уже неуместно спрашивать: «Тебе очень больно?»
– Ну почему же! – Варя улыбнулась. – Я с удовольствием отвечу на твой вопрос: «До конца еще не зажило, но почти не больно. Пройдет…»
Они помолчали, а потом вдруг одновременно взялись за одно поленце, чтобы подбросить его в печь. Их руки соприкоснулись, и молодые люди так же одновременно отдернули их. Варя огорченно произнесла:
– Ну вот… теперь стало как-то неловко… Ты прости меня за то, что я тебе сказала. Ты мне ничего не должен за мою откровенность. Она была – в ответ на твою. Чтобы ты не думал, что я могу кому-то рассказать о твоей беде. Ты теперь и обо мне кое-что знаешь. Но когда вернемся домой, можем только здороваться и все. Я давно уже на это настроилась.
Белецкий посмотрел на нее долгим, внимательным взглядом, а потом неожиданно для девочки сказал:
– Наверно, можно и перестроиться…
– А надо ли? До нашей поездки сюда ты же не собирался перестраиваться? Разве что-нибудь изменилось?
– Что-то и впрямь изменилось… Я, правда, еще не знаю, что именно… Твои слова… Они так неожиданны… И… почему-то приятны мне… Я не мог даже предположить, что это может меня так взволновать… И знаешь…
– Что? – не могла не спросить Варя, поскольку Белецкий молча замер.
– В общем, там, в посольстве, у нас была очень маленькая школа… Вернее, не школа. Скорее классы для детей служащих, которые еще не очень хорошо знают язык. Потом-то все переводятся в настоящие английские школы. Ну вот… Я не успел никуда перевестись… В нашем классе было всего пять человек: три парня и две девчонки. Обе они писали мне всякие дурацкие записки… В прошлом году даже свидания назначали. Я внимания не обращал. Просто выбрасывал записки в мусор. Мне все это было смешно. А сейчас…
Белецкий опять замолчал, но Варя уже не стала подстегивать его вопросом, и он вынужден был продолжить сам:
– А сейчас… не поверишь… будто кто-то и мне шепнул: «Это она…»
– Нет! – Варя возмутилась. – Так не бывает! Зачем ты так?! Так нечестно!
– Что нечестно? Что не бывает?
– Не бывает, чтобы ни с того, ни с сего всё взяло вдруг и перевернулось! То ты весь женский пол презираешь, то за мной повторяешь! Некрасиво!!
– Я просто воспользовался твоим образом! Не вижу в этом ничего плохого! Я просто не знал, как лучше выразиться. Показалось, что ты нашла самые правильные слова для того момента, когда вдруг что-то будто пронзает… И потом, разве кто-нибудь может точно сказать, как бывает, а как не бывает… Ведь всегда так: сначала чего-то нет, а потом вдруг есть, а переход можно и пропустить…
– Но ведь все наши женские слова ничего не стоят! Не ты ли это говорил, а теперь вдруг им, этим словам, поддался!
– Говорил, да… – глухо проронил Белецкий, а потом резко сменил тему: – Похоже, здорово похолодало. Спина все равно мерзнет, хоть мы и у огня сидим.
– Это потому, что у тебя куртка слишком тонкая. Когда мы только еще в лес ехали, я об этом подумала.
– Да, наверно, тонкая. Надо другую покупать. Тут у вас зимы суровее. Мы с отцом уже забыли, какие морозы бывают в России.
– А ты не скучаешь по Англии, по своим друзьям из класса?
– Нет. Я постарался на той части своей жизни поставить большой жирный крест. Да и друзей там не было. Там каждый за себя… Свое там важней чужого. Не хочу вспоминать. Я начал здесь жить будто с чистого листа. Не все получается. Я иногда выгляжу смешным, знаю. Но, думаю, все образуется. И потом… может быть, ты мне поможешь?
– Чем?
– Скорее чему! Тому, чтобы освоиться здесь быстрее.
– Но… я не знаю, как…
– Да я и сам не знаю… Но мне кажется, у нас может получиться…
Варя не ответила. Она не знала, что ответить. Она ведь тоже заставила себя поставить жирный крест на этом парне, и вдруг он говорит о таких вещах, что ей снова делается трудно дышать. У них может получиться? Что получиться? Да все! У них получится все! «Это он!», «это она!» – кто-то давно все решил за них. До встречи друг с другом они одинаково не нуждались ни в ком, кроме своей собственной семьи, кроме родителей. И вот именно тогда, когда обоим понадобился по-настоящему близкий человек, ровесник, они и оказались вдвоем в лесу. Все специально сложилось так, чтобы они вместе поехали в питомник, чтобы заблудились и очутились в этом охотничьем домике. Оказывается, они должны были задержаться здесь, чтобы поговорить и понять, как нужны друг другу. И он тоже это осознал… наверно, это и называется судьбой… И что же теперь? Как же теперь себя вести?