Не ходите, девки, замуж!

Веденская Татьяна

– Надо тебе по морде дать. Скотина, – заявила я, стоило нам остаться наедине.

– Ну, дай, – согласился он. Я осмотрела мельком предлагаемую морду, смущенную, бледную, постаревшую как-то резко на несколько лет. Бить ее как-то не хотелось. Но сделать что-то было надо, тогда я пнула его по голени, отчего он вскрикнул и яростно сверкнул глазами.

– Хорошо? – спросила я.

– Просто отлично! – рявкнул он и запыхтел.

– Добавить?

– Изволь.

– Да, пожалуйста, – кивнула я, сдула челку, закрывшую мне глаза, и пнула другой ногой другую голень.

– Свихнулась? С ума сошла? Хватит драться! – закричал и он

наконец. Господи, сколько времени я хотела, чтобы мой водонепроницаемый, покрытый броней, пуленепробиваемый Владимир вышел из себя. Что ж, кажется, процесс пошел.

– Я тебя ненавижу, я из-за тебя действительно чуть не свихнулась. Как ты мог? Я тут чуть не повесилась!

– Я тоже, знаешь, не в простой ситуации, – визгливо оборвал меня он, на всякий случай чуть отступив назад. Уведя тело из-под удара.

– Ты в ситуации? – разъярилась я. – В какой ты, к черту, ситуации? Ты хоть бы меня спросил, что у нас за ситуация. Я что – разве твоя сумасшедшая мамаша? Ну скажи, свинья, я похожа на твою бешеную мать? Есть у меня хоть один вавилон на башке?

– Что? – ошалело переспросил он. – Что ты имеешь в виду?

– Что ты – подлец! Гад ползучий. Ненавижу я тебя за все, что ты сделал. За эти три дня – ненавижу. Никогда не прощу, гад.

– А ты тоже, знаешь, не ангел! – взвизгнул он. – Чего тебя дернуло уходить? Почему я должен оставаться без сына? Думаешь, это легко?

– Да кто тебе сказал, что ты останешься без сына?

– Ты! – возмущенно пыхтел он.

– Я тебе сказала, мой дорогой придурочный друг, что раз так, ты останешься без меня. Без меня! И поскольку тебе на это наплевать, вообще не понятно, куда тебя понесло. А?

– Диана, – устало пробормотал он, – постой. Я…

– Ма-ам, – раздался голосок из-за двери. – Па-ап?

– Да, золотко! – хором запищали мы с Володей фальшивыми голосами.

– А… а вы-то вообще меня-то любите? – вдруг спросил он с совершенно серьезным личиком.

У меня от стыда залило краской все лицо. Володя, кажется, тоже весь пошел пятнами. Мы переглянулись и хором задергали головами.

– Конечно, любим. Конечно, зайчик.

– Да? – с сомнением переспросил зайчик. – Что-то непохоже.

– Ну, почему? Очень похоже, – защебетали мы.

Мусяка задумчиво постоял, потом поднял вверх указательный пальчик и хитро улыбнулся:

– Тогда купите мне щенка, а?

– Щенка? – растерянно посмотрели мы друг на друга. Потом Владимир собрался с духом, сцепил кулаки, сжал зубы, зажмурился, но все-таки смог это произнести:

– Хорошо, Вань, купим щенка.

– Правда? – зашелся от восторга ребенок.

– Правда. Поедем на птичий рынок и купим щенка.

– Вау! – произнес ребенок с восхищением. Кажется, в этот момент он совершенно забыл о том, что родители ругались, кричали друг на друга впервые, кажется, за всю его долгую, почти трехлетнюю жизнь. Лицо его засветилось счастьем, он даже подпрыгнул на месте от радости и убежал к себе в совершенно другом расположении духа. Как говорится, настроение его улучшилось. Мы же остались в тишине. Драться не хотелось.

– Щенка? Ты уверен?

– А что еще я должен был сказать? – с отчаянием в голосе спросил он и поднял руки к небу. При аккуратности и педантичности Владимира пес в доме – это была целая катастрофа. Я знала его, за эти годы я успела все-таки неплохо его узнать, так что понимала: то, что он только что сделал, – это самый настоящий подвиг.

– Ну,

можно будет потом купить ему игрушку. Знаешь, сейчас таких продают, которые и лают, и бегают, и песенки поют.

– Нет, – помотал головой он. И закрыл лицо руками. – Придется покупать живого. Пластиковый его не устроит.

– Да? Ну тогда можно попробовать найти какую-нибудь самую маленькую собачку на свете. С канарейку. И не будет таких уж больших проблем.

– Скажи, Дин, почему ты так хорошо ко мне относишься? Почему не пошла в милицию, не устроила скандал, на уши всех не подняла? – перевел тему он.

– Ну… во-первых, я услышала тут недавно одну интереснейшую историю о том, как одна сумасшедшая мамаша десять лет не давала отцу увидеться с сыном.

– Откуда… – Владимир от неожиданности аж вскочил с места. – Откуда ты узнала…

– Лёвушка, – развела руками я.

– Трепло, – вздохнул он. – Всегда был треплом, треплом и остался.

– Да уж.

– А во-вторых?

– Ах да. А во-вторых, – продолжила я, делая загадочное лицо, – я как-то, наверное, поняла, что ты… это ты сгоряча. Что ты вернешься, что не сможешь заставить меня так страдать. Ведь ты же хороший.

– Я? Хороший? – удивился он. – Я сухарь, я скучный, необщительный. Я придираюсь ко всему.

– И что? – возразила я. – Ты не сухарь. Когда ты не знаешь, что я на тебя смотрю, когда ты с Мусякой, ты так смеешься, так с ним разговариваешь. Хотела бы я, чтобы со мной в детстве так играли мои родители. А насчет общительности – знаешь, это же даже плюс, а не минус. Мой Сосновский был знаешь какой общительный? О, это что-то. А теперь остался только злой пьющий мужик. Ну ее, эту общительность. С тобой… знаешь, даже молчать с тобой вместе мне всегда было интереснее.

– Да? Правда? – усмехнулся Владимир.

– А твои рассказы? Ты же знаешь все на свете. И так умеешь все объяснить, что сразу становится все понятно. Если бы ты хотел, ты был бы самым лучшим на свете преподавателем.

– Диана.

– Да?

– Знаешь, я все понимаю, и ты, наверное, никогда не сможешь меня простить.

– Я? – удивилась я.

– Ну, за то, что я вот так уехал, – пояснил он и грустно улыбнулся.

Я кивнула:

– Это было просто жестоко.

– Да. Я… испугался. Очень испугался. Мой отец… раз уж ты все знаешь, нет смысла что-то скрывать. Когда я приехал в Москву, он уже был так болен. Мы с ним разговаривали, он столько мне рассказал. Он столько еще мог бы мне рассказать. Когда… когда ты сказала, что больше не можешь так и что уйдешь, я вдруг так, знаешь, живо представил, что и я проживу остаток своих дней в этой квартире, в этом доме, один, в горьких сожалениях о неудачной жизни. А он, Ванька, вырастет без меня…

– Но почему? Почему?

– Не знаю. Я не знаю, правда. Я даже не хотел задуматься, что ведь, по сути, когда я уехал, я сам поступил точно так же, как когда-то поступила моя мать.

– Ну… что-то в этом роде, да, – согласилась я.

– Да. Абсолютно. Я думал только о себе. Не о тебе, не о Мусяке, не о нас. Только о себе. И вчера, когда он спал, я вдруг понял: это же безумие. Он же никак не сможет и без тебя тоже. Без нас обоих. Да, пусть ты не хочешь быть со мной. Пусть у тебя там будет Алексей, хоть бы и Саша, Петя, Денис – неважно. Мы справимся. Мы будем договариваться. Мы будем видеться хоть каждый день, ведь не так же далеко мы живем. И он вырастет, зная, что и мама, и папа его любят.