Не изменяя присяге
Шрифт:
«Я присягал царю, как быть с присягой?» — в памяти Бруно всплыли слова Присяги, которые он запомнил на всю жизнь:
«Я обещаю и клянусь Всемогущим Богом, перед Святым Его Евангелием, в том, что хочу и должен ЕГО ИМПЕРАТОРСКОМУ ВЕЛИЧЕСТВУ, своему истинному и природному Всемилостивейшему Великому ГОСУДАРЮ ИМПЕРАТОРУ Николаю II Александровичу, Самодержцу Всероссийскому, и ЕГО ИМПЕРАТОРСКОГО ВЕЛИЧЕСТВА Всероссийского Престола НАСЛЕДНИКУ, верно и нелицемерно служить, не щадя живота своего, до последней капли крови».
Как быть со службой?
Господину Родзянко и компании?
Формально, после отречения монарха, офицер не должен вступать в конфликт со своей совестью — он может служить у кого угодно и под каким угодно знаменем. Но это формально.
А по совести? Долг, честь, присяга — это ведь не пустые для него, мичмана Садовинского, слова!
Государя императора Бруно Садовинский видел близко несколько раз.
Невольно нахлынули воспоминания. Бруно вспомнил свой выпуск из Морского корпуса. Позже их выпуск назовут «Царским выпуском». Государь произвел их из корабельных гардемарин и поздравил мичманами в Александровском дворце Царского Села 30 июля 1915 года.
В сознании мичмана Садовинского, воспитанного на традициях Сумского кадетского корпуса и Морского Его Императорского Высочества Наследника Цесаревича корпуса, Государь, Государство и Россия сливались в одно понятие: Отечество — Родина. Особенно врезалась Бруно в память обыкновенная плетеная бельевая корзина, наполненная мичманскими погонами, из которой дежурный флаг-офицер по знаку морского министра доставал золотые офицерские погоны и передавал гардемарину, возле которого останавливался государь. Простая корзина, но — сколько было в этой простоте: и гордость за доверие государя, и гордость за первое офицерское звание, и желание служить и отдать, если придется, жизнь — за царя и Отечество.
После опубликования Манифеста с текстом отречения императора Николая II, 4 марта 1917 года, все российские газеты радостно сообщали: «Свершилось. Великая Русская Революция произошла. Мгновенно, почти бескровно, проведенная гениально».
Из Временного комитета распущенной Николаем II еще до своего отречения Государственной думы, 4 марта 1917 года было создано Временное правительство во главе с князем Г. Е. Львовым. А. Ф. Керенский вошел в него министром юстиции.
В этот день в Гельсингфорсе по требованию судовых комитетов должен был состояться митинг на Вокзальной площади. Во избежание эксцессов командующий флотом вице-адмирал А. И. Непенин издал приказ, разрешивший неограниченный сход матросов на берег. Более того, офицерам также рекомендовалось принять в нем участие.
Запись за 4 марта 1917 года в историческом журнале Минной дивизии:
« 2 час. 40 мин. Команда(Кречета) собралась в палубе и Начальник Дивизии с офицерами прочел текст воззвания депутата Керенского об отречении Государя Императора за себя и Наследника Цесаревича в пользу Великого Князя Михаила Александровича и отречение этого в пользу народа.
Провозглашено “Ура” новой Свободной России.
Офицеры освобождены из-под ареста.
8 час. 30 мин. Вся команда ушла на демонстрацию.
11
13 час. Команда с офицерами ушла в город встречать депутатов Родичева и Скобелева.
Комфлота разрешил участие в демонстрациях г.г. офицерам и команде и приказал первым быть с красными бантами и без оружия».
(РГАВМФ. Ф. 481. Оп. 1. Д. 77)
В первые дни после объявления приказа о «равноправии» и «свободе» всех чинов армии и флота матросы все чаще заводили с офицерами разговоры, которые невозможны были прежде. Революционная заваруха в Петрограде, плоды «агитации» в экипажах делали матросов все смелее в своих высказываниях. Воспоминания об одном таком разговоре с матросом приводит в статье «Начало конца», напечатанной в «Морском сборнике» № 4, IV выпуска, в 1921 году в Бизерте офицер Российского Императорского флота Б. А. Лазаревский: «Д-да-а. Попили они нашей кровушки. — Кто “они”, — спрашивал я. — Да вот эти великие князья да министры, что с нами плавали. — Как же они пили вашу кровь? — Да так, что и днем и ночью вахта и вахта. — Так ведь вахта на всех кораблях. — Воно на всех, но только у нас жара немыслимая в кочегарке. — Ну хорошо, — перебивал я, — а все-таки кто же вашу кровь пил? — Кто? Вот постойте вахту в кочегарке, а тогда спросите. Ну, одним словом, надоел этот режим. Теперь социализм будет, равенство, никто ни на ком не поедет верхом». Скоро, совсем скоро от злобных разговоров матросы, подстрекаемые провокаторами, перейдут к действиям, вымещая свое накопившееся недовольство и злобу на своих же командирах.
События в Петрограде чередовались с калейдоскопической быстротой!
Словно какой-то невидимый кукловод дергал за веревочки и приводил в действие привязанные к ним фигуры. Мичман Бруно Садовинский — человек с четким, точным в расчетах артиллерийским умом и развитым логическим мышлением. Его математического склада ум требовал ответа на один простой, но существенный вопрос: почему все так быстро произошло? Этот вопрос не давал ему покоя.
В кают-компании на столе Бруно разложил лист бумаги, начертил на нем горизонтальную ось, отметил черточками дни недели и на прямой отложил точками последние события по дням и часам:
Точки легли кучно, как на мишени отличного стрелка.
— До 26 февраля все было относительно спокойно, — рассуждал мичман, — далее: 27 февраля поползли первые слухи о забастовках в Питере.
28 февраля сообщается о создании Временного комитета Государственной думы.
28 февраля сообщается об образовании в Петрограде Совета рабочих и солдатских депутатов. Сообщают, что бастуют до четверти миллиона человек, в основном на военных и оборонных заводах.
1 марта в газетах печатается приказ № 1. Его зачитали в ротах и на кораблях. Приказ дикий — это же развал армии, развал флота!
2 марта своей телеграммой командующий флотом Балтийского моря вице-адмирал А. И. Непенин объявил о поддержке Временного комитета Государственной думы.
3 марта (утром) в Штабе флота была получена телеграмма с текстом Манифеста об отречении государя императора Николая II.
4 марта сообщается о создании Временного правительства на основе Временного комитета.