Не люби меня

Соболева Ульяна

– Ты знаешь, малыш, с некоторых пор я понял, что люблю свою жизнь. – Притянул её к себе, обнимая сзади и вдыхая запах её волос. – С тобой, Лия, я хочу жить. С тобой! – поднимая руки к её груди, сжимая мгновенно затвердевшие соски. – И ради этого я готов сдохнуть, но не допустить подобного. – Прикусил мочку уха, улыбнувшись тихому стону, сорвавшемуся с её губ. – А моя маленькая девочка поможет мне… так ведь?

– Дааааа… – на выдохе… в мои губы, запрокинув голову.

Чёртовы воспоминания посещают каждый раз, когда думаю о ней. Постоянно. Это уже вошло в привычку – разговаривать с императором и тщательно скрывать свои мысли, потому что в них господствует она.

Пытать очередного ублюдка и слышать, как с его губ срываются её крики… тогда… Семнадцать лет назад.

Стоять под окнами её спальни и жадно наблюдать за ней по ту сторону стекла. Сжимая пальцы в кулаки, распарывая ладони до крови, стискивая челюсти до боли. Как подросток, как мальчишка, изнывающий от желания, от навязчивого, бешеного желания получить ее. До боли в паху, до постоянного адского стояка и отчаянной ярости на себя за полную потерю контроля. Такое хрупкое с виду стекло, оно отделяло нас, словно гранитная стена. Лия озирается в испуге в тёмной комнате, понимая, что я где-то рядом. Она сама ещё не осознает, насколько тонко чувствует моё присутствие. На уровне инстинктов. Правда, пока скорее как жертва, которая чует опасного хищника, спрятавшегося в кустах и преследующего её темной тенью. Зверя, который изнывает от мрачного желания взять свою добычу. Но раньше… раньше это было так же естественно, как дышать. Ощущать друг друга на расстоянии. И не просто присутствие, но и эмоции, слышать мысли, врываться в них без стеснения, заставляя её краснеть. На тренировках ли, перед Клэр ли, на приёмах ли.

– Малыш, мне не нравится, что этот ублюдок стоит так близко к тебе…

– Нейл, он мой тренер. Посмотри направо. Там находится его любовник.

– Лия… Мне НЕ НРАВИТСЯ, что этот ублюдок стоит так близко к тебе!

– А мне не нравится эта женщина, которая плотоядно облизывается сейчас на тебя.

– Малыш, ты напросилась…

– Я отошла… Неееейл… я отошла! – почти крик. В моих мыслях. Тщетные попытки закрыть от меня сознание.

– Поздно, любимая…

И уже через несколько минут заставить заливаться румянцем нежное лицо, дрожать от желания тело, прикусывать пухлые губы. Потому что я имел её там. В полном зале. В присутствии сотен гостей. Но всё же только в её сознании. Достаточно, чтобы она почувствовала всё физически. Врывался в неё, задрав платье, заставляя стонать… тоже мысленно, потому что моя девочка знает – каждый её вздох, каждый её стон принадлежат мне. И я не готов делиться своим ни с кем. Именно поэтому жалкий низший резко слепнет до тех пор, пока я не отстраняюсь от неё, оставляя изнывать без кульминации.

– Нейл… пожалуйста… позволь, – голос почти срывается.

– Это наказание, малыш. Оно не всегда должно приносить удовольствие.

Холодным тоном, но подыхая от желания послать на хрен всех и каждого и оттащить её в верхние комнаты, чтобы там уже слушать её настоящие крики, ощущать жар упругого тела, утопая в море её любви.

Снова непрошеное воспоминание, и я остервенело отбрасываю его в сторону, потому что больно каждый раз. Больно понимать, что потерял то, что казалось незыблемым и естественным. Вечным. Но ведь вечного не существует…

Грёбаный эксперимент по возвращению ей памяти провалился ко всем чертям. Надежда рассыпалась в прах чёрным пеплом, марая яркие краски когда-то нашего с Лией собственного мира. И теперь здесь воняло, как после пожарища. Тут и был самый настоящий пожар. Сгорало наше прошлое, а я не мог ничего сделать, чтобы потушить огонь. Только задыхаться от едкого дыма, забивавшегося в ноздри, в глотку, заставившего согнуться напополам и хрипеть в попытках выхаркать угарный газ вместе с кишками.

Потом возвращение домой и долгие минуты стоять под её дверью. Не решаясь войти. Я, мать вашу, не решался войти! К ней! Впервые за свою долбаную вечность я так колебался! Снова впервые с ней. Я просто жаждал, чтобы она позвала меня. Пусть не голосом. Хотя бы взглядом, жестом. Намек. Ничтожный, едва ощутимый, но дающий мне право выбить к чертям все двери и окна, все гранитные стены… Только позови меня.

А после началось то, что заставило поверить, что ад – это не выдумки глупых смертных. Ад можно почувствовать и с колотящимся сердцем в груди. Вдыхать воздух и выдыхать угар, ощущать, как начинает плавиться кожа, а языки пламени слизывают мясо и добираются до самых костей.

Лия не просто не подпускает меня к себе. Она не просто боится или не доверяет. Она стала чужой. Отстранилась, забыла, разлюбила? Значит, всё же все эти годы я ошибался? Сколько живёт первая любовь у смертного? А у Деуса? А сколько суждено продлиться любви мужчины? А если она не просто первая, а единственная? Если его любовь, способность иметь чувства – это аномалия? Необъяснимая болезнь, единственная слабость одного из самых сильнейших существ Континента.

Эти вопросы вихрем проносились в голове, день за днём, каждый раз наталкивая на мысли, что любой мой шаг будет воспринят в штыки. Она не слышит моих слов, в её ушах до сих пор крики жертв, которых мы раздирали во дворце. Она не видит моих поступков, ей не нужны мои подарки, перед её глазами до сих пор реки крови и трупы женщин в моих объятиях. Лия, если бы ты знала, что раньше ты видела куда больше…

Как резко перестраиваются понятия в наших головах, стоит лишь поменять окружение и прожить в нем достаточно долго, чтобы впитать в себя основные постулаты этого общества. Той девочки, которую я знал, которую полюбил, безумно, одержимо, до мозга костей, больше не было. Была женщина. Сильная, сексуальная, умная, независимая… Будь она проклята, не зависимая от меня! И это злило. Это выводило разум за грани дозволенного. Того дозволенного, что я определил для себя в отношении неё.

Чёрт бы её побрал! Она была единственной, в отношении с кем я ставил какие бы то ни было границы. Думал ли я о том, насколько она поменяется, стирая ей память? Глядя, как она извивается в адских муках, умоляя, надрывно вымаливая сохранить ей воспоминания? Конечно, думал. Представлял ли, что полюбит, мать её, другого?! Представлял! О, это я представлял себе с изощрённым мазохистским удовольствием. Рисовал себе картины одну хлеще другой, запивая их жизнями десятков смертных, детей, женщин. Много женщин, которым я мстил за ЕЁ возможные измены.

Но, блядь! Каждый раз, когда ставил на одну чашу весов её жизнь, а на другую всё остальное… Первая оказывалась тяжелее. Да, злая усмешка судьбы, каждый раз понимание того, что она где-то жива и дышит, оказывалось сильнее любых других эмоций.

И всё ради того, чтобы стать монстром в её глазах, чтобы видеть там что угодно, но не любовь, не доверие, не уважение, которые были там когда-то. И пусть я действительно один из самых страшных монстров Континента, если не самый жуткий, но Лия Милантэ была единственной, кто не боялся меня.

Я выбирал для неё самые дорогие подарки, привозил из разных миров, настолько яркие и нежные, отличавшиеся от вещей нашей реальности… А она она все их складывала в углу комнаты, боясь притронуться к ним. Иногда я видел, как она медленно подходила к этому месту, протягивала руку и тут же одёргивала ей назад, боясь прикоснуться, словно действительно всё ещё считая, что спит, что всё происходящее – не более чем кошмар. И стоит только дотронуться и понять, что какие-либо вещи реальны, то и сам этот жуткий сон плавно перетечёт в действительность.