Не навреди ему
Шрифт:
Я несколько раз сжимаю сердце рукой, но даже без раствора калия оно кажется странным, холодным; влажным и скользким, как свиная морда.
Давай, Питер.
Плечи у меня напрягаются, я склоняюсь над столом и со всей доступной мне силой пытаюсь вручную запустить сердце. Лицо у меня покрывается потом; Марго молча появляется рядом и промокает каждую каплю.
Я не знаю, сколько времени прошло – минута, десять минут, но, когда я поднимаю глаза от грудной клетки, тяжело дыша в маске и с блестящим от пота лицом, понимаю, что вся команда смотрит на меня и в их глазах читается жалость.
Это сердце больше никогда не будет биться.
Стресс пульсирует и отдается болью в глазах, мышцы плеч свело спазмом. Я смотрю на свои руки. Они дрожат, болят оттого, как сильно я сжимала сердце, и я делаю крошечный вдох.
– Отключайте аппарат.
Карин кивает и отводит взгляд. Сегодня умрет человек, и мы будем руководить этим процессом. Я отдам приказ. Она щелкнет переключателем.
– Аппарат отключен, – сообщает она.
– Легкие, пожалуйста.
– Легкие, – повторяет доктор Бёрке.
А потом мы ждем.
Аппарат искусственного кровообращения отключается. Кровь уходит из трубок и возвращается в кровеносную систему пациента. А потом происходит неизбежное: монитор показывает прямую линию замершего сердца. Этот звук отдается в каждом из нас, визгливым эхом ударяется о стены операционной, отражается от каждого аппарата и каждого стального инструмента.
Я смотрю на часы на стене.
– Время смерти 16:53.
Анна
Четверг, 4 апреля 2019 года, 17:10
– Мои соболезнования.
Хирург послабее мог бы в этот момент разглядывать свои ботинки. Если эгоизм не позволил бы ему выдержать взгляд родственника умершего пациента, разбивающий сердце. Но я не отвожу глаз от лица миссис Даунинг и вижу всё: почти беззвучный вскрик, когда на нее обрушивается удар, блестящую пленку слез, застлавшую глаза. Медсестра Вэл из кардиологического отделения рядом со мной нервно дергается.
Я познакомилась с миссис Даунинг, когда они с мужем пришли ко мне на первичную консультацию, и смотрела ей вслед, когда она выходила из кабинета полным надежды упругим шагом. Это должна была быть стандартная процедура; риск, что Питер не вернется домой, был очень невелик. Моя репутация и опыт помогали ей крепко спать по ночам; моя репутация и мой опыт убедили ее мужа подписать документы перед операцией. Как только пройдет шок, она меня за это возненавидит.
– Он страдал? – спрашивает она прерывающимся голосом.
– Нет. Он ничего не почувствовал.
Наверное, она думает, что я бесчеловечная, раз могу твердо смотреть ей в глаза, но у меня просто было много практики. За годы работы я научилась не проявлять в разговоре с родственниками пациентов слишком много сочувствия, чтобы они не сочли это снисходительностью, или грусти, чтобы не перепутали с чувством вины. Если бы я слишком широко улыбнулась, когда подходила к миссис Даунинг, это подарило бы ей ложную надежду. Профессия кардиохирурга означает умение не только чинить сердца, но и разбивать их.
– Миссис Даунинг, – говорю я спокойно, осторожно отстраняясь от ее горя, – Вэл, моя коллега, расскажет вам, что делать дальше, и ответит на любые вопросы. Если вам что-нибудь понадобится, пожалуйста, не стесняйтесь обращаться к ней.
Вэл берет миссис Даунинг за руку и мягко отводит ее к стулу; ей удается не дать ей разрыдаться, пока я не закрою за собой дверь и не позволю себе расслабить по-британски «застывшую» верхнюю губу.
Закрываю глаза и, перед тем как пойти в раздевалку, делаю глубокий вдох, чтобы успокоиться. Я уже давно не теряла пациента, сегодня это случилось впервые за долгое время, и внезапно меня охватывает страх, что это может быть началом длинной цепочки ошибок, но я сразу же отмахиваюсь от этой мысли.
Это первое поражение в длинной череде побед. Помни об этом.
Но я уже знаю, что мне не удастся выбросить операцию из головы – то ли привычка, то ли естественное желание исправить недостатки.
Я захожу в раздевалку, стягивая с себя форму. Переодеваюсь, погрузившись в свои мысли.
– Вы в порядке?
Марго стоит возле своего шкафчика, соседнего с моим, и стягивает волосы в хвост. Ей пора бы подкрасить корни.
– В порядке.
Я снова прокручиваю в голове операцию, деталь за деталью, до того момента, как сердце мистера Даунинга перестало работать. Очевидно, сейчас мне не так хорошо, как обычно, удается прятать свои мысли. Есть такое свойство у ошибок: они ударяют в твою броню, обнажая едва заметные уязвимые участки под ней.
– Вы сделали все, что могли.
– Знаю, – лгу я. – Спасибо.
Я чувствую, что ее взгляд задержался на моем лице. Говорю ровным безапелляционным тоном. Без эмоций. Наверное, она считает меня черствой. Возможно, так и есть.
Я чувствую нечеловеческое равнодушие перед тем, как назвать время смерти. Копаясь в чьей-то грудной клетке, я не испытываю никаких эмоций, как электрик, меняющий проводку. Я не думаю о том, кто лежит под хирургической простыней, или о членах его семьи, которые сидят перед операционной и ждут, чтобы их мир пришел в равновесие или схлопнулся. В противном случае я бы сошла с ума. Только когда я выхожу из операционной, на меня наваливается груз последствий, и весь оставшийся вечер я раз за разом проигрываю свои действия в голове.
– Готовы к субботе? – спрашивает она небрежно.
Я забыла. Отвлеклась на операцию мистера Даунинга. В одно мгновение меня снова наполняет тревога.
Через два дня мне предстоит самая важная операция за всю мою карьеру: шунтирование трех коронарных артерий Ахмеда Шабира, члена парламента от Рэдвуда и, если верить слухам, будущего лидера партии лейбористов. Посвященные, которым нельзя разглашать информацию, чтобы не повлиять на результаты будущих выборов, называют его «Пациент Икс». Неповторимые ощущения: размахивать скальпелем, зная, что от тебя зависит судьба потенциального премьер-министра.
– Конечно.
У Марго звонит телефон. Она бросает взгляд на экран и бросает телефон в сумку, оставляя звонить дальше. Я замечаю имя – «Ник», – прежде чем телефон исчезает в ее шкафчике, и достаю из сумки свой, чтобы перечитать нашу с Заком переписку.
Зак
Пожалуйста, я не хочу ехать. Ты обещала, что поедешь со мной.
Он отправил это в обед. Мой сын должен был сидеть и играть, а вместо этого нервничал и писал мне. Я ответила ему между операциями, и от чувства вины меня начало тошнить так, что я оставила свой обед нетронутым.