Не оглядывайся вперед
Шрифт:
– Скажи, – поддержал я разговор, не давая ходу своему повторному изумлению, – скажи… а ваши разные фамилии – это…
– У меня двойная фамилия, – вновь перебила она.
– М-м… – протянул я, как будто что-нибудь понял…
«Значит, у наших детей будет тройная?..» – мелькнуло у меня в голове… Это первое наше объятие в южном кафе, ощущение ее невероятной тонкости под руками, вызывавшее приливы энтузиазма небесной природы, длилось, не прерываясь, затягивало все глубже, туда, где уже стояло все ее тепло, все… и весь рельеф, тоже… Погружаясь, я уже не мог выйти оттуда с головой, целиком… я полагал,
Почему-то сегодня не хотелось домой. Я пошел к Славке, школьному другу, в последнее время зацикленному на магнитофонах (со слов Славки, дядька его был спецом по прослушке в соответствующем ведомстве). Утолив на кухне молодой вечный голод голубцами, оставленными Славке ушедшей на дежурство матерью, мы врубили «Битлов». Первые ходившие по городу невнятные записи с исчезавшим порой и выныривавшим, как из проруби, звуком… Славка, краснея, делая вид, что подстраивает, начинал мучить гитару. Я, снисходительный к его псевдо-игре, вооружившись кастрюлями, вел ритм. Парой помойных котов мы орали, пока в стену не начинали групать… Остывая, мы вспоминали школу, обсуждали жизнь. В Славкином институте не было военной кафедры, армия уже светила ему прямо в глаза, и он всерьез подумывал о том, чтобы выпить селитры: гастрит пугал меньше. Я отговаривал. С моим будущим все было в порядке, и Славка честно и прямо мне завидовал…
– Федор, выйдем, – сказал Зеленый, – есть разговор.
Накинув пальто, я поплелся за ним во двор. Все его разговоры давно были известны: очередные козни, людская неблагодарность, пора все бросать к чертовой матери.
– Я устал, – гундел Зеленый, расхаживая передо мной по снегу в плаще, зеленых штанах, кроссовках и с цыгаркой в руке, – я уже не знаю, что делать.
– Да плюньте вы, Зенон Владленович, на всё, – озвучил я свою партию. – От всего этого только гипертония, гастрит и сахарный диабет, толку ведь все равно никакого.
– Нет, ну так прокатить меня с аспирантом! Третий год обещают. Прихожу, смотрю прямо в глаза: это же ваши были слова! Ну, и что?.. В общем, Федор, хватит. Я здесь половину своего здоровья оставил, не хватало еще, чтобы и ты тоже. Я тебя в этот гадюшник не пущу. Как ты смотришь на то, чтобы…
Похоже, над моим будущим начинало капать. Предстояло на общих основаниях ломиться в Университетскую аспирантуру. С экзаменом по специальности человек Зеленого поможет, а остальное зависит уже целиком от меня.
– А в нашу никак? – спросил я. – В нашу аспирантуру?.. И на кафедре остаться тоже?..
Зеленый затянулся поглубже, выдержал паузу.
– Против меня, Федор, здесь чуть ли не заговор зреет. Не хочу, чтобы ты был втянут во все это. Ты меня понимаешь?
Я понимал Зеленого. Понимал Потрошкова. И себя тоже. Понимал. Этот свой холодок под лопаткой от мысли, что пролечу со всеми кафедрами и аспирантурами. Уже почти пролетел. Специальность, на какую следовало ломиться, – один из современных разделов физики, а я синхрофазотрон с ядерным реактором путаю.
Наутро я стоял на том же месте во дворе, но уже с Потрошковым.
– Мне здесь нужны свои люди, – рассматривая голые ветки деревьев, говорил мой будущий тесть, – так что, Федор, подумай. Я понимаю: ты с физикой «на ты», читал твой обзор… Но, может, не стоит принимать скоропалительных решений?
– Если я не поступлю… – прочистив горло, начал я, – тогда…
– Ты поступишь, – перебил он меня на полуслове. – А впрочем, как знаешь… Я не настаиваю. Переходить дорогу будущим нобелевским лауреатам, – он криво усмехнулся, – в мои планы не входит…
– Ты тоже считаешь, – вечером того же дня спросил я у Василисы, – что я должен остаться?
– Смотря где… – пропела она, уже млея у меня в руках… Очнулась: – Я считаю, каждый сам должен решать. Где ему быть, с кем. Имеющий глаза да видит, имеющий уши да слышит, как говорит мой отец.
– А что он еще говорит? Например, обо мне? О том, как мне быть?
– Я уже сказала. Не мое дело. Вот если я тебя с кем увижу, с какой-нибудь… Или узнаю… Тогда – мое…
– И что ты предпримешь?
– Значит, ты уже допускаешь?.. Допускаешь, да?
– Допускаю… – прислушиваясь, начинал я себя терять в этом случайно возникшем на нашем пути весеннем подъезде… – Допускаю… А ты?..
– Пусти…
– Правда?.. Пустить?
– Нет. Да. Но ты же знаешь…
Потрошков оказался пророком: я поступил. Хотя долго не мог в это поверить. И решила все не специальность, а английский, с которым у университетских почему-то были проблемы. Человек Зеленого сосватал меня боссу лазерщиков. Оказавшись в группе, возившейся с голографией, через полгода я поймал себя на том, насколько быстро и как далеко унесло меня от моего ВУЗа, от нытья Зеленого, от надуманных проблем и тайных разборок. Конечно. Конечно: я был ему благодарен. То, что сейчас происходило со мной, все эти положительные изменения в моем сознании, погружение в настоящие умственные глубины, туда, ко взгляду на мир «через» интерференцию, когерентность – во всем этом было и его участие в моей судьбе, его благородство. Я не допускал мысли о том, что, не будучи во мне уверенным, он избавился от меня. Я считал: когда он говорит, что двинул меня куда повыше, полагая, что мой уровень – там, а не здесь, он говорит правду.
У Славки появилась девица. Внешне не уступавшая Василисе. Втроем мы ходили к нему в больницу (он все-таки выпил селитры). В одно из таких посещений он незаметно сунул мне под одеялом записку с расписанием ближайших дежурств его матери и ключ от своей квартиры.
Два года, последовавшие за этим, я и сейчас считаю чем-то в моей жизни исключительным: безоблачная, залитая ровным солнечным светом полоса сплошной безответственности.
***
На исходе аспирантуры тени прошлого потревожили меня: голос Зеленого в трубке плавал, как завывания Вельзевула в пещере.
– Федор, я пропал, – первое, что я от него услышал при встрече.
Все развивалось, как по сценарию: антагонизм между «учителем» и «учеником», между Зеленым и Потрошковым, достиг предела. Накануне апробации своей кандидатской Потрошков отказался считать Зеленого руководителем. Большинство на кафедре встало на сторону Потрошкова… Не выдержав, Зеленый прямо в кабинете при свидетелях (двух преподах) заявил заведующему кафедры, что педагогический эксперимент в диссертации Потрошкова сфальсифицирован.
Конец ознакомительного фрагмента.