Шрифт:
ИВАН ЕФРЕМОВ
НЕ ОПУСКАТЬ КРЫЛЬЯ
Редакция "Строительной газеты" ознакомила меня с письмами строителей, которые работают и учатся в вечерних и заочных учебных заведениях. Среди них есть письма людей, по тем или иным причинам бросивших учение. И я оглянулся назад, на годы первого десятилетия Советской страны.
Может быть, для читателей газеты будет интересно узнать про мой путь в науку.
В годы гражданской войны я жил на Украине и остался без родителей в возрасте двенадцати лет. Меня приютила автомобильная часть Красной Армии. Я пробыл в ней до демобилизации и расформирования в конце 1921 года, после чего поехал в Ленинград (тогда еще - Петроград) с твердым
Мальчишке, хоть и не по годам рослому и развитому, но порядком заморенному постоянным недоеданием, мне пришлось сначала туго. Много было просто беспризорных, не говоря уже о безработных, неквалифицированных, как и я, чернорабочих. Единственно, с чем не было никакой трудности, - это с квартирами: бывшая столица Российской империи после голодной войны и блокады империалистов наполовину, если не на три четверти, пустовала.
Для поступления на рабфак и получения стипендии я не имел рабочего стажа на постоянной работе. Не подходил я и по возрасту, а вечерних школ тогда не было. Пришлось поступать в обычную среднюю школу, изо всех сил наверстывать упущенное за годы гражданской войны, кончая по два класса в год (экстерната тогда не было). Если бы не помощь бескорыстных учителей, бесплатно помогавших мне в занятиях, и если бы не помощь общественных организаций, ведавших питанием ребят, мне бы никогда не справиться и не окончить школы за два с половиной года.
Но как бы ни были трудны занятия, надо было еще и жить. Лето, часть весны и осени, вообще всякое свободное время проходило в погоне за заработком. Мы были воспитаны в старинных правилах. Мало-мальски подросшие дети не могли быть в тягость родителям или родственникам. Поэтому обратиться за помощью к родственникам, что сейчас так легко делают иные молодые люди, в те времена казалось просто невозможным, и я должен был обеспечивать сам себя.
Я начал с разгрузки дров из вагонов на товарных станциях Петрограда. В одиночку удобнее всего выгружать "швырок" - короткие поленья по пол-аршина в длину. "Шестерку" (110 см) один далеко не отбросишь: завалишь колеса вагона и придется ее перебрасывать дважды. За разгрузку из вагона в 16 - 20 тонн "швырковых" дров платили три рубля. Если втянуться в работу, то за вечер можно было заработать шесть рублей - примерно треть месячной студенческой стипендии. Но после такой работы домой приходил далеко за полночь, в беспокойном сне виделись бесконечные дрова, а на следующий день почти ни на что не был годен. Кроме того, такая работа требовала усиленного питания, поэтому надо было жить и питаться не как студенту, а как грузчику, расходуя гораздо больше денег, чем зарабатывал.
Когда я сообразил, что не могу учиться в таких условиях, то перешел на выгрузку дров с баржей. Отапливающийся дровами Петроград снабжался ими не только по железной дороге, но и по реке. Деревянные баржи подходили прямо к домам по многочисленным протокам-речкам, пронизывавшим весь город. Снимали решетку набережной, прокладывали доски, и дрова катали на тачках прямо во дворы. Тут можно было заработать в день рубля четыре и не уставать так сильно, как на выгрузке вагонов в одиночку. Катала дрова артель, поэтому работа шла с роздыхом и при ловком обращении с тачкой не была слишком тяжела.
Когда я стал засыпать над задачниками и видеть во сне белые булки, которые никак не удавалось съесть, я понял, что надо снова менять род работы.
И тут я нашел товарища. Вдвоем мы стали ходить по дворам пилить, колоть и укладывать дрова в обширные ленинградские подвалы, использовавшиеся как сараи. На этой работе можно было в любое время сделать перерыв и даже кое-что соображать по прочитанному из учебников, когда работа не требовала особого внимания. Так я и прожил бы таким кустарем-дровяником, если бы не подвернулась вакансия помощника шофера в одном из артельных гаражей. Затем - шофер грузового автомобиля системы "Уайт", с цепной передачей модели 1916 года.
С таким трудом найденную работу пришлось, однако, тут же оставить, чтобы сдать выпускные экзамены. Буквально на последние рубли я уехал на Дальний Восток почти сразу после окончания школы. Плавал там матросом на парусно-моторном судне "Интернационал" на Сахалин и по Охотскому морю до поздней осени 1924 года. Потом вернулся в Ленинград, чтобы поступить в университет. Стипендии мне не досталось - их было очень мало. Пришлось снова браться за неквалифицированный труд.
Дело пошло несравненно легче. Во-первых, тогда студенты не были обязаны посещать лекции, лишь бы своевременно отрабатывать лабораторные задания и сдавать зачеты. Во-вторых, были организованы студенческие рабочие артели, прикрепленные к разным организациям, подбиравшим им работу полегче и поприбыльнее.
Я вступил в студенческую артель из самых здоровых ребят, которая работала в порту. Особенно выгодна была погрузка соли (девятипудовые кули посильны не каждому), а также катание дубовой клепки. Мокрая, она составляла на тачке очень тяжелый груз, обращаться с которым на узких и гнущихся досках-трапах целое искусство.
Мы зарабатывали при удаче до девяти рублей в день. Двухнедельная работа обеспечивала два месяца безбедного, по тем студенческим меркам, житья.
На одной из работ, взявшись вместе с товарищами построить ограждение вокруг чьего-то капустного огорода, я едва, как говорится, не "отдал концы": исцарапал ржавой проволокой руки, заразился столбняком.
Я понимаю, что наши усилия найти работу могут вызвать сейчас снисходительную улыбку у молодежи. Стоит пойти на любую стройку - и готово... Да, но в то время строек в городе почти не было. Если и случались, то на них не было отбоя от постоянных, квалифицированных строителей. Я был одно время секретарем комиссии по летней практике. Мы сами, студенты, распределяли места на практику. Это был более серьезный вопрос, чем может сейчас показаться, потому что для нестипендиатов два-три месяца летней практики, то есть оплачиваемой работы по своей или близкой специальности, были возможностью не только подкормиться, но и материально обеспечить себя хоть на часть следующего учебного года. Если бы вы видели, сколько слез сопровождало каждое распределение путевок на летнюю практику, вам стало бы ясно нелегкое положение студенчества в начале нэпа.
К концу первого года обучения в Ленинградском университете я получил постоянное место шофера ночной смены на пивном заводе и среди студентов стал "богачом" с постоянной зарплатой от пятидесяти до шестидесяти рублей в месяц. Однако это "богатство" мне не принесло никаких сбережений на будущее. Товарищи вокруг жили так бедно, что я не мог не помогать им. В результате мой высокий заработок позволял лишь иногда покупать книги. Все остальное расходилось по рукам, и, конечно, безвозвратно.
Осенью 1925 года я поступил в Академию наук лаборантом геологического музея.
Казалось бы, мне оставалось только закончить университет. На деле получилось совсем не так. Разнообразная деятельность лаборанта, сама наука так увлекли меня, что я часто засиживался в лаборатории до ночи. Все труднее становилось совмещать столь интенсивную работу с занятиями. К тому же с весны до глубокой осени приходилось бывать в экспедициях. Вскоре и совсем бросил занятия, не будучи в силах совмещать дальние экспедиции в Среднюю Азию и Сибирь, где я уже работал в качестве геолога, хотя и не имел еще диплома.