Не от мира сего. Криминальный талант. Долгое дело
Шрифт:
– А я какого типа?
Она прищурилась и заиграла красивыми губами, словно начала кокетничать.
– К женщинам, кроме жены, вы равнодушны. Алкоголь для вас не существует. Вы карьерист.
– Угу, – буркнул Рябинин, неожиданно обидевшись; и оттого, что по–глупому обиделся, он тихо на себя разозлился.
– Я могу доказать, – смиренно предложила она, видимо заметив его обиду.
– Не надо, – сказал Рябинин, уже злясь на себя явно: не стоило задавать ей этого вопроса, да и про компот шутить не стоило.
Он покопался в бумагах, чтобы вышла
– Скажите, если мужчина любит мягкую булку, то, значит, он любит женщин? – строговато спросил Рябинин.
– Фрейд создал свою ошибочную сексуальную теорию психоанализа на сновидениях. Я свою, допустим, тоже ошибочную, на вкусах. Так его десятки лет изучают и цитируют, а меня, Сергей Георгиевич, таскают в прокуратуру.
Вот как – знает, что он Сергей Георгиевич. В глазах, на губах и даже на ее щеках притихла легкочитаемая улыбка: ну, конечно, я не Фрейд, но и таскать меня в прокуратуру не надо.
– В конце концов, не стоит придираться к терминам, – продолжала она скрытно улыбаться. – Я учила ее познать своего мужа.
Эта потаенная улыбка звала следователя к пониманию. Он понимал. Ее поступки – нечастые в уголовной практике своей замысловатостью. Их мотив, древний, как мир, – корысть. Логичные объяснения, увлекшие его умом и оригинальностью. Он понимал. Но потаенная улыбка просила большего сочувствия; просила мягко, интимно, и был в этой просьбе почти незримый дымок наглости, как и во всем потаенном.
– Ну, а чему учила ваша женская доминанта, которая принесла клиентке столько неприятностей?
Она вздохнула и заговорила обидчиво:
– Вот уж верна пословица; дурака учить – что мертвого лечить. Да я учила ее тому, без чего нет женщины!
Рябинин чуть не пошутил: найти м'куу–м'бембу. Но вспомнил, что об этом Калязина уже не знала.
– Я хотела сделать ее желанной, интересной и соблазнительной.
– Каким же образом?
– Есть бабы, и есть женщины. Чтобы первая стала второй, думаете, нужна красота, ум, образование, тряпки? Нет, нужна изюминка. Вот такая крохотная изюминка… – Она собрала бордовые ногти правой руки в горстку, показывая малость этой изюминки. – Женщина от бабы отличается изюминкой. Нет изюминки – и нет женщины. И никакие косметические кабинеты не помогут.
– Причем же ваша доминанта?
– Это и есть изюминка. Я сыпала их в эту Юлию, как в сдобу. Вот только тесто оказалось без дрожжей. – Она вновь улыбнулась и спросила: – Про изюминку согласны?
Рябинин не ответил, потому что промелькнуло, исчезая…
…Не пирожки. В кармане плаща лежали не пирожки, а булочки с изюмом. Петельников тогда спросил: не с мясом ли? С изюмом. Женщину нашпиговать чужим изюмом. Да сколько женщин, столько и изюминок. Любовь – не поиск ли этой изюминки? Нет. Это поиск своей единственной
Он так и не ответил, как всегда запоздало удивившись этому исчезнувшему мигу, после которого ничего не осталось – будто самолет пролетел. Рябинин пошевелил бумаги, потому что его вопросы кончились. Вот только каракулевая шуба…
– Пальто у женщины покупали? – как бы между прочим спросил он, сообщив интонацией, что это пальто к допросу не очень и относится.
– Я смотрела шубу, а не пальто.
Не скрыла, а могла бы: опознания не было.
– Купили?
– Не подошла. Откуда вы знаете про шубу?
Рябинин повертел заявление хозяйки этой шубы, усмехнулся и положил его в папку, – женщина запуталась в каракуле.
– Работа у нас такая, – банально ответил он и посмотрел на Калязину…
Рябинину показалось, что по ее лицу скользнула короткая тень, словно за окном пролетела птица; но никакой тени не было – он знал, что ее не было, как не было и птицы за окном. Он хотел оживиться, хотел ринуться за этой незримой тенью и найти то, что все–таки бросило ее на лицо Калязиной… Но сознание, здравое сознание не признало незримой тени от несуществующей птицы, – хозяйка шубы ясно написала, что произошла ошибка. Да вроде бы и другие эпизоды не имели состава преступления.
– В моих действиях нет состава преступления, потому что я не допускала обмана, – подтвердила она его мысль.
– Посетили адвоката?
– В порядке необходимой обороны.
Нет, не посетила, – видимо, она знала уголовный кодекс не хуже адвоката.
– Сергей Георгиевич, а почему следователи ищут только плохое и не замечают хорошее?
– Что я не заметил хорошего?
– Вы собрали лишь те случаи, где за услуги я брала деньги. А где не брала?
– Такие эпизоды мне неизвестны.
– А я вам сообщу. Гражданке Сидоркиной я достала гарнитур, добавив двести сорок рублей своих собственных.
– Почему добавили?
– Пожалела ее.
– Хорошо, вызову Сидоркину.
– Я всегда стараюсь помогать людям.
– За деньги?
– Сергей Георгиевич, – с особой теплотой заговорила она. – Я брала деньги с частных лиц, и брала их за советы. Вы же берете деньги с государства, и берете их за бесполезные допросы.
Рябинина удивило не хамство – удивил точный расчет: она сказала эти слова лишь после его, казалось бы, тайного решения о ненаказуемости ее пророчеств. И только теперь он почувствовал, что перед ним сидит все–таки преступница.
– Вот как вы заговорили, – тоже с теплотой сказал Рябинин. – Надеетесь выйти сухой из воды?
– Я надеюсь на законность.
– Но ведь кроме формального состава преступления и вашей безупречной логики существует совесть. Людей–то вы все–таки обирали?
Она с готовностью заулыбалась, словно ждала упоминания о совести.
– Если бы я давала советы бесплатно, их бы не ценили.
– Почему же?
– Настоящий товар стоит денег.
– Неужели никто не усомнился в вашем товаре?