Не отступать! Не сдаваться!
Шрифт:
«Заградотряд, чоновцы», — мелькнуло в голове Егорьева синченковское определение.
Быстро-быстро, слившись в одном мгновении, предстали перед Егорьевым обрывки фраз, воспоминаний… Убитые на дороге, рассказ Синченко, Гордыев, выкрикивающий: «Кровью все захлебнетесь, кровью!…» и снова Синченко, с болью произносящий: «За что? Почему?» За секунду осознав настоящее и, скорее подсознательно, нежели логически, сопоставив его с прошедшим, с отрешимостью сумасшедшего бросился Егорьев на стоявшего у самой кромки леса капитана в малиновых петлицах, уже набравшего в легкие воздуха, чтобы проорать: «Огонь!» — и повис на его поднятой кверху руке с пистолетом, выкручивая оружие и придавливая его владельца к земле:
—
Этот крик Егорьева, мало похожий на человеческий и в то же время самый человечный за всю жизнь лейтенанта, шокировал поначалу всех. Несколько секунд смотрели ошеломленные осназовцы на борьбу этого невесть откуда взявшегося человека с их командиром. Потом двое бросились на подмогу своему начальнику Но тот справился и без них — куда тягаться простому армейскому офицеру со знающим в совершенстве приемы рукопашного боя особистом? Всей ярости Егорьева хватило лишь на то, чтобы свалить капитана на землю — через пять секунд тот уже стоял на ногах, а Егорьев, отброшенный ударом, вновь пытался подняться уже в десяти шагах от своего противника. К лейтенанту подбежали двое, начали бить сапогами. Закрывая руками голову, Егорьев успел услышать истошные выкрики капитана: «Огонь! Огонь!» — и в уши ворвался дружный перестук пулеметов. Так продолжалось еще несколько мгновений, удары сыпались на Егорьева градом, и вдруг раздался ужасающий грохот, мир смешался, перевернулся перед глазами лейтенанта, и боль, затмившая все остальное, прожгла грудь, выламывая и выкручивая левое плечо, каленым железом засела в теле. Какое-то мгновение Егорьев еще видел перед собой вздыбившуюся от разрыва земляную стену, и враз напрочь все исчезло, уши забила грузная, свинцовая тишина, и в глазах воцарилась непроглядная мгла.
…Первое чувство, которое испытал Егорьев, придя в себя, была жуткая, пронизывающая с головы до ног боль. В голове стучало, левая половина тела онемела и перестала слушаться, а плечо и грудь горели огнем.
Снаряд с немецкого танка разорвался прямо в траншее. Капитан, те двое, что избивали Егорьева, и еще несколько осназовцев были убиты наповал. Остальные, побросав пулеметы, утекли вместе с основной массой бежавших красноармейцев. Танки и бронетранспортеры, дойдя до перелеска, свернули обратно на дорогу, и теперь вокруг Егорьева было тихо.
Мутным взором оглядел лейтенант поляну: ее усеивали трупы в зеленых и светло-серых гимнастерках. И те и другие — русские, и те и другие — солдаты. Одни получили приказ не пропустить других — и вот результат.
«Ни себе, ни людям», — как-то отвлеченно, с усталым равнодушием отметил Егорьев об осназовцах, тела которых лежали вперемежку с красноармейцами. Окружающее вдруг перестало интересовать лейтенанта. Одна лишь боль мучила, пекла, терзала все его существо. Ни о чем другом, кроме как об этой боли, не мог думать Егорьев. Перевернувшись на правую сторону, лейтенант попытался сдвинуться с места. Передвижение не удалось, зато пришлось, заскрежетав зубами, издать почти что звериное рычание — иначе было не стерпеть. Егорьев полежал, не двигаясь, обождал, пока несколько стихнут в плече сотрясающие, казалось, все тело пульсирующие удары. Потом, собравшись с силами, пополз. Каждое движение причиняло невероятные страдания, голова шла кругом, но вскоре, когда Егорьев преодолел уже метров двадцать, полусознательное состояние стало постепенно исчезать, мысли упорядочились и правая рука, на которую он опирался всем телом, больше не подламывалась, а напротив, как будто окрепла. Боль, хотя и не ослабевала, стала меньше сковывать движения, словно сконцентрировалась в одном месте, у левого плеча, ломила там, но уже не растекалась, как прежде, по всему телу чем-то вяжущим, непослушным.
Лейтенант оставил позади еще несколько десятков
«А может, не занята…» — ухватился за подобную мысль лейтенант.
И вдруг его охватила ярость. Какого черта! Кто бы ни был и что бы ни делалось кругом, ему до этого нет дела. На лбу Егорьева выступили капли пота, он почувствовал какое-то внутреннее раздражение, именно не боль, а жгучее, тяготящее раздражение, будто через него пропустили разряд тока.
«Лишь бы не сидеть на месте!» — с отрешимостью подумал Егорьев.
Резко перевернувшись, почувствовал, как острая боль снова пронзила все тело, но не остановился, не замер, выжидая, пока немного успокоится, а энергичными движениями, почти бросками, стал продвигаться вперед.
Неожиданно он натолкнулся опять на мягкое. Это оказался труп человека. Сообразив, что и то «нечто», на что он положил тогда голову, было не чем иным как мертвецом, Егорьев затрясся всем телом и с удвоенной силой, будто его кто-то нахлестывал сзади, покарабкался прочь.
Выбравшись в поле, лейтенант на несколько секунд потерял сознание. Еще до конца не выйдя из этого состояния, лишь открыв глаза, снова ринулся вперед. Дальнейшее было в полузабытьи: Егорьев упирался здоровой ногой в борозды, сгребал пальцами руки землю и все бился, толкался, дергался, сам того не замечая и не осознавая, что находится на одном и том же месте…
Приближающийся шум мотора будто удар обухом встряхнул все в голове Егорьева. Сознание вдруг стало необычно ясным и отчетливым, боль захлестнуло внутри непонятно откуда взявшейся, какой-то ледяной струей, кровь прилила к лицу. Лейтенант приподнялся, поглядел по сторонам: в нескольких десятках метров от него, прямо по полю, не разбирая дороги, мчался, приминая колесами невысокую траву, грузовик, наполненный людьми. Сидящие в кузове были одеты в советскую военную форму, и Егорьев, поняв, что это его последняя надежда не сгинуть окончательно в этом голом поле, закричал что было сил:
— Э-эй! Стой! Стой!
Крик получился хриплый, сдавленный, слабый. Да будь он и в десять раз громче, все равно его никто бы не услышал за сопутствующим движению грузовика грохотом. Егорьев и сам смекнул, что слышать его из машины не могут. Вытащив из кобуры пистолет, упирая его рукояткой в грудь, одной рукой поставил оружие на боевой взвод и невероятным усилием воли заставил себя подняться на колени, тем самым по пояс высовываясь из травы, прицелился в движущуюся машину, несколько раз нажал на курок. Пули угодили в борт грузовика, расщепив доски в местах попадания. Тотчас же в машине залязгали затворы, и Егорьев, чувствуя, что сейчас последует ответный залп, выкрикнул на последнем надрыве:
— Свои! Свои! Помогите!
Лейтенант уже не слышал, как подобно ржавым отпирающимся засовам взвизгнули тормоза грузовика, как, выпрыгнув из машины, бежали по полю несколько человек — упав в траву, он был в беспамятстве…
Тряска на ухабах вновь приоткрыла Егорьеву глаза: он лежал на дне кузова, вдоль бортов расположились красноармейцы, грузовик несся на огромной скорости.
«Лишь бы не сидеть на месте», — в последний раз подумалось лейтенанту, проваливающемуся, теперь уже надолго, в бессмысленную пустоту…