Не рань мое сердце
Шрифт:
Затем он бросает короткое и емкое «блядь», подхватывает мои бедра и грубовато скидывает с себя. Я ошеломлена случившимся, сижу, не сводя бесстыдно раскинутые ноги. Смотрю на него широко открытыми глазами. Это было так… остро, многогранно, так приятно, что я готова повторять.
– Можешь идти, – бросает Кай через плечо, направляясь с завязанным презервативом к двери.
Я бездействую. «Можешь идти» – это, в смысле, к себе? Типа, мавр сделал свое дело, мавр может уходить? Или я нагнетаю, и это предложение пойти, не знаю, душ принять?
– В чем дело? – спрашивает Кай,
– В чем дело? – повторяю медленно, подтягивая ноги и прикрывая полой рубашки. – Ты мне скажи.
Он выгибает бровь.
– Какие-то проблемы?
У меня вырывается короткий истерический смешок. Кажется, я отказываюсь верить, что мой соулмейт может быть таким уродом.
– Объяснишь, что происходит?
– Что тебе непонятно? – тут же реагирует он, тон почти враждебный.
– Да я, я просто… – готова вмазать себе за косноязычие, – не улавливаю что-то. У нас был секс. Только что. На этой самой кровати.
Его молчание усугубляет мою нервозность. Сердце бьется чаще, но отнюдь не в положительном смысле. Меня, словно маятник, качает от стыда к ярости.
– А теперь ты просто… говоришь мне уйти? Типа норм потрахались, повторим при случае?
– Это вряд ли, – произносит Кай равнодушно. – Я перебрал.
Вот теперь меня прошибает злобой. Буквально… обжигает. Ростки симпатии растоптаны, я невесело смеюсь, говорю с неверием, больше для себя:
– Какой же ты ублюдок, боженьки мои.
Встаю рывком, морщась от неприятных ощущений во влагалище. Наклоняюсь за джинсами и трусами, иду к двери. Кай перехватает меня за руку, сильно сдавливая кожу, и тянет сползший ворот рубашки вниз, к локтю.
– Это что, блядь, такое? – выдыхает громко. Встряхивает меня. – Я спрашиваю, что за нахуй?
– Отъебись! – рявкаю в ответ, освобождаясь рывком. Пользуясь его заминкой, тороплюсь прочь.
– А ну стой! – кричит он, следуя за мной. – Какого черта?
– Что? – Я тоже кричу, поворачиваясь к нему. – Какого черта мой соулмейт такой уебок? Давай спросим его самого!
– Откуда мне было знать?! – Он угрожающе наступает и повторяет, чеканя каждое слово: – Откуда. Мне. Было. Знать. Ты скрыла это! Как ты вообще…Зачем ты это сделала?
– Зачем я это сделала?! – Перехожу на ультразвук и затыкаюсь, хватаю ртом воздух. Надо успокоиться. Истерика определенно лишняя. – Даже, блядь, не знаю. Может, потому что ты мудак, от которого стоит держаться подальше?
– Потому что трахнул тебя? – Он совсем близко, не стесняется использовать преимущества роста: нависает с угрозой. – И хотел защитить своего соулмейта?
– Защитить?! – задыхаюсь негодованием. Тысячи невысказанных претензий толпятся на кончике языка, не могу выбрать одну. У Кая подобных проблем нет, и он спешит воспользоваться паузой.
– Это, – говорит с жаром, сбрасывая футболку и указывая на татуировку, – написал мой соулмейт. Ты написала. «Не рань мое сердце»! И как я должен был поступить, когда буквально, блядь, прыгнул на тебя с мыслями о другой? Блядь!
– С мыслями о другой, – звучу эхом. Всё это отвратительно, я чувствую себя мерзко. Констатирую вслух: – Ты меня использовал.
– Чтобы заглушить тоску по соулмейту? О да. – Тон
– Тоску по соулмейту? Тоску по гребаному соулмейту?! – Я так зла, как ни разу еще не была. Я напираю, тычу пальцем в его грудь, заставляя чуть отступить, и впервые меня нисколько не смущает, что приходится смотреть снизу вверх. – Лучше, блядь, молчи! Тебя никогда не заботило мое состояние. Тебе всегда было плевать. Ты заставлял меня раниться, ты травил мой организм никотином и наркотиками, да даже чертов кофе – я раньше пила чай! – Голос задрожал, и я поняла, что готова расплакаться. – Ты заставлял меня тратить деньги на всякое дерьмо, ты сделал это, – дернула рукой, – без моего разрешения, а теперь ты использовал меня и хотел выкинуть как гребаный мусор! И ты рассказываешь мне о тоске по соулмейту? Да если бы он хоть немножко, самую капельку был тебе нужен, ты бы…
– Я думал, у меня его нет! – выпаливает он, сжимая кулаки.
Откровение повисает между нами. Я моргаю, слезинки оставляют влажный след на щеках. Кай сжимает челюсти, на скулах играют желваки. Справившись с собой, он выдавливает:
– Не было никаких признаков. Погодки хвастались подслушанными эмоциями и разделенными ощущениями, а я… – Судорожный вздох. – У меня никогда этого не было. Ничего не было. Только тишина. И пустота. Ты никогда себя не проявляла!
Он бьет в стену с размаха, и я подпрыгиваю. И сбрасываю странное оцепенение.
– Прости, если была слишком осторожна, – говорю убито. – Если берегла себя больше, чем ты хотел. Если слишком никакая для тебя.
– Я не это сказал, – протестует он, но я предостерегающе поднимаю руку. Не хочу больше слушать.
Ухожу в ванную, и он не останавливает меня. Принимаю душ, осторожно промывая и ощупывая себя внутри. Всё в порядке, немного неприятно, но я в норме. Болит не тело.
Собираю спортивную сумку. Пишу Таське. Ставлю таймер на сообщение для начальницы на случай, если завтра буду не в состоянии трезво соображать. Прошу отгул на пару дней из-за плохого самочувствия. Если передумаю, просто отменю отправку.
Из квартиры ретируюсь максимально тихо. Не хочу ни видеть, ни слышать Кая. Мне нужно обдумать всё произошедшее, разобраться с собой и своими чувствами, и его словами. Но сейчас я слишком вымотана и хочу плакать.
***
Я остаюсь у Таськи на три дня. Она просто золото, не знаю, за что мне такой друг. После третьего бокала вина я изливаю ей душу, а потом рыдаю до икоты. Таська не обещает, что всё будет хорошо, но говорит, что я умная девочка и разберусь сама. И что она всегда может попросить братьев научить Кая уму-разуму, если мне от этого станет легче.