Не спешите с харакири
Шрифт:
Думаю, что теперь – слово за делом. Я прошу командира посторониться,и одним ударом плеча вышибаю хлипкий замок тонкой дверцы.
Перед нашими взорами открывается потрясающая картина.
Третий пассажир, тот самый, который бросил записку в пепельницу, сидит на крышке унитаза. Его руки продолжают сжимать рукоятку японского кинжала, который он мужественно загнал в свой бункер. Вокруг рукоятки обмотан белый платок, уже ставший красным от крови. Парень беспардонно мертв. Желтолицые стюардессы зеленеют, как будто их погрузили в метиленовую синь. Командир Лохоюмападмото выглядит чрезвычайно взволнованным. Впрочем, есть с чего! Он отдает на японском распоряжения своим крошкам и переводит на меня недовольный взгляд.
– Я – журналист, – говорю я – Из агентства «Франс-Пресс» в Токио. Он кивает головой. – Харакири, – констатирует он.
– Вижу.
Другие пассажиры ничего не успели увидеть.
– Послушайте, – говорю я, – не стоит создавать нервозную обстановку на борту. Что, если мы завернем покойника в одеяло и перенесем его в багажный отсек?
Этим преложением я проливаю бальзам на его рану. Физиономия командира немного просветляется.
– Вы очень любезны, месье.
– Рад помочь вам.
Раздается грохот. Это Толстяк, спеша навстречу новостям, наступил на свои подтяжки и растянулся в полный рост.
– Что здесь за бардак? – интересуется он. Командир поворачивается к нему и скупо информирует:
– Харакири.
Берю хватает его руку и энергично трясет ее.
– А я – Бенуа-Александр, рад познакомиться!
Затем Толстяк переводит взгляд на мертвеца в его импровизированном тесном склепе.
– Что с этим чуваком, – спрашивает меня Громила, – он страдает запором? Я строгим взглядом велю ему приткнуться.
– Это самоубийство. Мы должны не допустить паники среди пассажиров. Эти очаровательные демуазели дадут нам одеяло, в которое мы завернем беднягу и отнесем его в багажный отсек.
– Вот те на!. Похороны с утра пораньше! – ухмыляется Бугай – Чего только не вычудят эти...
Еще один испепеляющий взгляд Сан-А. Берю захлопывает варежку. Командир Лохояма-модмото трогает меня за руку.
– У нас есть одна свободная кабина, это лучше, чем багажный отсек.
– Хорошо. Ни о чем не беспокойтесь, командир. Лучше отвлеките пассажиров рассказом о пейзажах под крылом самолета.
– Не знаю, как вас благодарить, месье. Это возмутительное происшествие так неожиданно...
– Увы...
Он уходит. Одна из нежных лотосоликих приносит одеяло, другая показывает мне пустую кабину, о которой говорил командир.
Я советую стюардессам во главе с командиром пойти развлечь пассажиров. После их ухода мы с Берю заворачиваем дорогого покойника в саван.
– Что за блажь пришла в башку этому фраеру делать себе кесарево сечение в воздушном сортире? – интересуется Берю.
Я шепчу, продолжая тщательно обшаривать карманы мертвеца:
– В определенном смысле в его смерти виноват я. Толстяк.
– Что ты несешь?
– Он – тот убийца, которого мы искали. Он прочитал записку, которую я оставил на его кресле. В ней я написал, что все раскрыто. Ты ведь знаешь японцев: путь славы и чести, человекторпеда и прочая мура. Он не захотел смириться со своим поражением и поэтому поспешил к своим предкам.
– Но делать это в сортире – совсем не поэтично, – замечает Берю, которого даже в самые мрачные минуты жизни не покидает способность оценить красоту окружающего мира.
Я заканчиваю осмотр карманов усопшего. Мне удается установить его личность. Его имя Фузи Хотьубе, он живет в Кавазаки (извините за простоту произношения, на самом деле это звучит намного сложнее и поэтичнее), местечке, которое, как знает каждый, находится между Токио и Иокогамой. В его бумажнике я нахожу французские франки, доллары и иены. Я также обнаруживаю конверт с надписью на японском, японскую марку – все это, естественно, из японской бумаги. Странно, что этот конверт пуст и находится в целлофановом пакете. Я определяю его в свой бумажник, дав себе обещание перевести адрес, после чего водворяю бабки и кентухи 10 чувака па место. У него при себе также классические аксессуары: расческа, ключи, перочинный ножик, пилочка для ногтей, сигареты и зажигалка. Это не представляет интереса.
10
Деньги и документы, если вам так больше нравится. (Примеч. пер.)
Толстяк, который наблюдает за мной, прислонившись к перегородке, спрашивает:
– Ну как, закруглился? Можно приступать к упаковке месье?
– Давай!
Мы переносим труп в маленькую кабину рядом с туалетами и кладем его на кушетку.
– Послушай, – шепчет – Толстяк, – ведь если он покончил с собой, то правосудие уже бессильно, верно? Значит, нам можно смело сделать пересадку в следующем аэропорту и вернуться домой.
Я обдумываю его проницательное предложение и отвечаю, играя оттенками своего красивого голоса:
– Ты прав, о, мудрейший из мудрейших, можно. Но мы этого не сделаем.
– Почему?
– У меня такое предчувствие, что мы держим в руках звено цепи. Нужно размотать всю эту цепь!
– Твое звено уже порвалось, – возражает Грубиян, – но раз уж ты так чувствуешь, давай попробуем!
Одна из маленьких хозяек неба моет пол в туалете. Я обращаюсь к ней с улыбкой number one 11 , от которой начинает завиваться цикорий.
– Работка не из чистых, да, моя прелесть?
11
Номер один (англ.) (прим. пер)
Она возвращает мою улыбку, так как ее честность не позволяет ей принять такой дар. Какая же милашка эта очаровашка! Она поднимается, и я отвожу ее в сторону, сделав знак Берюрье, чтобы он вернулся на свое место.
– Я думаю, моя прелесть, что нам следует сходить за багажом покойника. Я хорошо знаком с подобными делами. Когда самолет приземлится, полиция сразу начнет следствие, а мы облегчим им работу.
Она соглашается. Я помогаю ей вынести черный чемодан харакирщика.
– А теперь не мешает заглянуть в него, – говорю я.