Не стать насекомым
Шрифт:
Литературная критика сегодня возрождается, к ней прислушиваются, её читают, её ищут. Критика из второстепенного, а для многих и лишнего, вновь становится равноправным жанром литературы. Уверен, что сборник, объединивший большие, зачастую не только литературные, но мировоззренческие статьи молодых критиков, будет полезен и сегодняшнему читателю, и будущему исследователю русской литературы начала XXI века. А Валерия Пустовая, Андрей Рудалёв, Сергей Беляков, Сергей Шаргунов, Марта Антоничева и другие авторы — это как раз те, кто вступил в литературу в самом начале века.
Да, они начали работать в критике недавно, но успели написать немало, выработать свой стиль, выразить своё понимание не только литературы, но и общественных, политических процессов. Точнее, не только своё, но и своего поколения — тех, кого принято именовать двадцатилетними. Хотя
Критическая деятельность Василины Орловой, Сергея Шаргунова, Андрея Рудалёва является составной частью их общественной работы; они создают новый образ жизни, возвращают ценность незаслуженно обесцененному, и в этой работе принципы нового реализма оказались им серьёзным подспорьем. Интересно, что и в статьях Валерии Пустовой речь часто идёт не только о литературе — за литературой она видит большее. Уже первая её статья называлась не «Манифест новой литературы», что было бы пусть претенциозно, но объяснимо с точки зрения литературной критики, а — «Манифест новой жизни». В статье «Скифия в серебре», где Пустовая рассматривает произведения супермодного нынче жанра антиутопии, её волнует главным образом: «Исчерпали ли мы бездарной междоусобной тяжбой отпущенный нам ресурс Исторических Свершений, а может, через тернии революций и пятиконечные звёзды диктатур только-только пробрались к нераспакованным, ждущим своего часа коробам с ветрами перемен?.. Стоящие произведения о судьбе России, пожалуй, сегодня можно отличить именно по прикосновению к этой глубочайшей тайне русской жизни: писатели ставят вопрос не о существе нашего будущего, а о самом его существовании. Те, кто до сих пор увлечённо кидает кости то за коммунизм — то за монархию, то за мировую империю — то за компактный нефтяной эмират, уже не художники, а политиканы, уводящие читателя прочь от сути исторической проблемы России».
Казалось бы, зачем Валерии Пустовой ломать над этим голову, кто вообще дал ей право под рубрикой «Литературная критика» заниматься политологией? Но прекрасно, что «Новый мир», «Континент», «Октябрь» дают ей такое право, а не заставляют просто оценивать качество текстов.
Вот и Елена Погорелая, долго и сложно рассуждая на страницах «Вопросов литературы» (2007, № 4) «о статусе и жанрах» критики, приходит к вполне определённой мысли: «В творчестве современных молодых критиков, тех, кто не увязает в метафорическом строе и семантике анализируемого текста, всё чаще наблюдается отход от привычной трактовки критического жанра или, если говорить точнее, уход: уход в сферы, принадлежность которых к литературе можно установить лишь по смежности». Может быть, тревожная тенденция, но всё-таки это лучше, полезнее, чем «увязать в метафорическом строе».
Взгляд новых критиков действительно предельно широк. Они рассматривают литературное произведение не только через линзы эстетики, филологии, но привлекают инструментарий философии, социологии, политологии, геополитики и даже теологии. Поколение, входившее в общественную жизнь в самом начале 2000-х, было преисполнено желания действовать. Недаром его и называли «поколением действия», «спецназовцами духа»… «Мы присутствуем при первом выступлении нового поколения писателей, идеологов, философов, властителей умов, — писала в 2004 году Василина Орлова. — И это событие значимо не только для текущего литературного процесса, но и для политиков, экономистов, социологов». К сожалению, в политике, науке, искусстве мы пока молодёжного прорыва не ощутили — молодёжь держат в подмастерьях, используют в роле массовки. Но в литературе — в литературе как общественном явлении, а не кружке чудаков, — по-моему, этот прорыв состоялся.
Мне, например, хочется верить, что скоро люди литературы станут никому не интересны, что проза, драматургия, поэзия и, конечно, критика, снова (как при Добролюбове, Чернышевском, да во все периоды осмысленной общественной жизни в России) будут
Советская идеология создала из Белинского, Добролюбова, Писарева каких-то всесильных и беспощадных революционеров, этаких чекистов в литературе. До сих пор этот миф сохраняется и мешает нам прочесть их статьи трезво, понять смысл, принять их огромный талант, зарядиться их энергией. Мы их просто боимся и валим на них все беды в истории русской литературы.
У идеологов нового реализма (Пустовая, Шаргунов, Рудалёв, Орлова) есть противники (Беляков, Маркова, Рубанова, Чередниченко), которые считают это направление искусственным, амбиции его адептов завышенными, само словосочетание — «новый реализм» — абсурдным, попытки взять на вооружение опыт «реальной критики» XIX века вредной.
«Своей «натуральной школы» молодые критики пока не открыли, — пишет Сергей Беляков в статье «Новые Белинские и Гоголи на час». — Не стали они и властителями дум, как некогда их сверстники — Николай Добролюбов и Дмитрий Писарев. Другое время, другое место литературы в жизни общества. Но стоит ли об этом сожалеть? Роль «реальной критики» в истории русской литературы, мягко говоря, неоднозначна. Её жертвами стали не только Фет и Лесков, но и сама российская словесность, превращённая в орудие политической борьбы, наподобие бомбы Степана Халтурина».
Но почему-то будучи жертвой «реальной критики», «российская словесность» достигла своего наивысшего взлёта…
Сегодня к «реальной критике» возвращаются всё чаще. Например, Ирина Роднянская начинает рецензию на новаторский, спорный роман Евгения Гришковца «Рубашка» такими словами: «Да здравствует старушка «реальная критика»! Которая интересуется не намерениями писателя, не предшествующим его путём и исходными замыслами, а тем, что «сказалось», — как своего рода документом «среды», «жизни», «эпохи»…» («Новый мир», 2005, № 1). Наверное, для разговора о новой литературе «реальная критика» всё-таки наиболее подходящий жанр.
Кстати сказать, Ирина Роднянская часто вспоминает очень точное определение критики, данное некогда Белинским: «самосознание литературы». И недаром вспоминает — когда самосознание литературы детское, критика занимается игрой в книжки: эта хорошая, эта — плохая. Когда наступает взросление, игры сменяются делом, появляются мысли о будущем, строительство этого будущего.
Сейчас очень интересное и плодотворное для критики время — в ней на равных работают люди нескольких поколений: от шестидесятников Льва Аннинского и Ирины Роднянской до совсем молодых (под этим словом понимается скорее физический возраст, но никак не статус) Алисы Ганиевой и Елены Погорелой. И именно молодые писатели и молодые критики, считаю, вселили в нашу литературу новые силы. Серьёзней стала проза, поэзия, серьёзней и влиятельней становится и критика. Я рад, что сегодня уже не актуально утверждение главного редактора журнала «Знамя» Сергея Чупринина: «…критика позиционируется ныне исключительно как род журналистики, занятый не столько исследованием и стимулированием литературного процесса, сколько обслуживанием и, соответственно, стимулированием книжного рынка». Слова эти были опубликованы вроде бы совсем недавно, меньше пяти лет назад, но за это время ситуация стала совершенно иной. Воспряли духом и, казалось, ушедшие навсегда в литературоведение и филологию ветераны, и те, кто искренне или провоцирующе хоронили литературную критику. За эти пять лет появилось несколько молодых критиков со своими принципами, своим видением задач литературы, со своими требованиями к писателям, своими идеалами. И сегодня они уже неотъемлемые фигуры литпроцесса. Может быть, движение нашей литературы происходит так, как происходит, во многом благодаря именно им…
Июль 2008 г.
Оппозиция — двигатель развития
Впечатление, что сегодня политическая оппозиция деморализована, распылена, неактуальна — обманчиво. Сегодня мы живём по принципу: «Чего нет в телевизоре, того нет на самом деле». Но этот процесс опасен для правящих кругов: в романе Маркеса «Осень патриарха» главного героя всё убеждали, что в его государстве нет недовольных, всё хорошо и спокойно, и когда на улицах забурлило и толпа ринулась к дворцу, для «патриарха» это было страшным откровением. В одну минуту из отца народа он превратился в дряхлое ничтожество. И не понял — за что…