Не в своем уме
Шрифт:
Эвелин никогда прежде не бывала за границей. Они выбрали самый дешевый путь – от Ньюхейвена до Дьеппа ночным пароходом, в третьем классе, – и приехали в Париж ясным сентябрьским утром. Роналду весело и приятно было видеть, как ее все радовало и восхищало.
– Ох, как интересно, просто чудеса, – твердила она все время, пока они тряслись в фиакре по еще пустынным улицам. – Ах, Роналд, погляди-ка, какие вон у того человека смешные брючки дудочками!.. А как называется эта широкая улица?
– Улица Оперы.
– Вот интересно.
Они сняли в Париже студию, и Роналд усердно работал, не поддаваясь соблазнительной праздности
У мистера Констебла в кабинете висела большая репродукция «Весны» Боттичелли, которую ему кто-то подарил. «Весна» Боттичелли была единственным, что не понравилось Эвелин во Флоренции.
– Но, дорогая моя, – убеждал ее Роналд, – это прекрасная картина. Чуть ли не лучшая из того, что осталось от Боттичелли…
Эвелин поморщилась, как всегда, когда что-нибудь было ей очень уж не по душе.
– Нет, она мне не нравится. Чересчур… чересчур благопристойная.
Роналд был сражен этим неожиданным суждением и не нашелся, что сказать. Он и не догадывался, что оно было косвенной похвалой ему самому.
Четыре фунта в неделю на двоих – это было немного даже в довоенные времена; но Эвелин ни о чем не тужила, ни на что не жаловалась. Она обладала той блаженной беззаботностью и бесстрашием, какие отличают хорошую женщину, когда она по-настоящему счастлива. Опять перешивала она свои старые платья, забыв и думать о том, что это было некогда проклятием ее юности. Она не уставала от своего счастья; она и привыкнуть-то к нему все никак не могла. Право же, это походило на чудо – никто тебя не допекает и не опекает, не требует отчета и не щеголяет своей снисходительностью.
Как-то она потеряла кошелек, в котором лежало почти восемь фунтов из их скудных денег. Она призналась в этом Роналду, вся дрожа, со слезами на глазах. Он сначала смутился, но тут же сказал:
– Ничего, родная, со всяким может случиться. Велика важность – какие-то дрянные деньги! Просто придется нам быть поэкономнее эти три месяца.
Эвелин помнила, как она однажды оставила в саду на скамейке книгу Артура и ее сильно попортило дождем. Помнила, как он целых полчаса высокомерно читал ей мораль, твердя об аккуратности, бережливости, уважении к чужой собственности. Роналд был поражен, когда она бросилась на пол перед его стулом, уткнулась лицом ему в колени и разрыдалась.
– Эвелин, детка моя, ну что ты, что ты! Эти дурацкие деньги не стоят и слезинки»
– Ах, дело не в этом, совсем не в этом. Ты не знаешь, не знаешь…
Так они счастливо прожили три года с лишним. Ездили в Испанию и в Германию, два раза были в Италии, несколько раз в Париже, потом снова вернулись в Англию. Эвелин мучило лишь одно – что она мешает успеху Роналда. Но к четырнадцатому году он достиг многого, и опасения ее рассеялись. Они теперь ездили вторым классом, и Эвелин больше не перешивала старые платья.
А затем наступил всемирный потоп. Им казалось, что они предусмотрели все и не в человеческих силах разрушить их счастье, раз им нужно для счастья только одно – быть вместе. Но они забыли о стадной ненависти и тупости, о преступлениях, творимых на земле. Боги несколько десятилетий проявляли к миру величайшую снисходительность, все откладывали час расплаты. Не вот, наконец, они решительно предъявили свой ужасный чек. И Эвелин с Роналдом оказались в числе многих, кто должен был платить чужие долги; ибо такова справедливость людская и божеская.
Первое время они старались жить так, словно никакой войны нет, надеясь, что она скоро кончится. Им приходилось сносить гонения и насмешки, они лишились пособия и снова впали в бедность. Роналд очень страдал от этого, но Эвелин страшило только одно – а вдруг его отнимут у нее, и он никогда не вернется. От этой мысли ее бросало в дрожь, сердце мучительно сжималось, комок подкатывал к горлу.
И неизбежное, разумеется, случилось: он должен был идти в армию. Она крепилась, когда он, глубоко подавленный, уезжал в учебные лагеря, и, целуя его на прощанье, говорила о том, как зато чудесно будет, когда он в скором времени вернется домой. Теперь она получала только двенадцать шиллингов шесть пенсов в неделю – солдатское «иждивенческое пособие для женщин», и она решила подыскать себе работу, чтобы хватало денег ему на посылки. Ей удалось получить место с ничтожным жалованьем в конторе компании, изготовлявшей бинты. Но жизнь ее была пуста, тосклива, безрадостна. Она так много плакала, что сама по-детски удивлялась, откуда берется столько слез. Единственной ее радостью были письма от; Роналда. Они писали друг другу каждый день длинные, страстные, бессвязные письма, содержание которых сводилось к одному: «Я тебя люблю, мне без тебя очень плохо; ах, если бы мы снова могли быть вместе!»
Когда перед отправкой в действующую армию Роналду дали отпуск, встреча их была трепетно страстной и очень печальной. Роналд приехал обожженный солнцем, подавленный, измученный – на военной службе он был очень несчастен. Эвелин сильно похудела и побледнела. Прежний чудесный свет угас в ней, и прозрачная синева ее глаз померкла. В последнюю ночь перед отъездом Роналд крепко прижимал ее к себе, с тоской глядя в темноту, и чувствовал, как ее горячие слезы капают на его голое плечо. После такой муки расставание назавтра было почти облегчением.
В мае шестнадцатого года, ровно через пять лет после того, как они радостно пустились вдвоем в счастливое плавание по жизни, Роналд был отправлен во Францию. Повидаться с Эвелин ему не разрешили, а письмо от него она получила, когда он уже был в действующей армии, Раньше, пока он находился в учебных лагерях, она думала, что невозможно быть более несчастной и одинокой, но ей досталась мука еще горше, одиночество еще непереносимее, когда его след затерялся в загадочных экспедиционных войсках, где-то так близко и вместе с тем так неизмеримо, недосягаемо далеко. Мысль о том, что смерть, увечье, страданья грозят его прекрасному телу, которое она так часто ласкала и целовала, была для нее ужасна. Получив известие о том, что Роналд в окопах, она всю ночь не сомкнула глаз. Всю ночь она то ходила из угла в угол по своей узкой, мрачной комнатенке, то бросалась в порыве отчаяния ничком на кровать.