Не все

«Мне посчастливилось общаться и дружить с воистину легендарными людьми…» так начинает свое повествование Сати Спивакова. И среди них — Г. Вишневская и М. Ростропович, М. Плисецкая и Р. Щедрин, И. Менухин и Л. Бернстайн, Б. Окуджава и С. Параджанов, Г. Товстоногов и Е. Светланов, А. Шнитке и А. Собчак… О встречах и беседах с ними — первая книга автора и ведущей телепередачи «Сати», жены всемирно известного скрипача и дирижера Владимира Спивакова.

Это не мемуары. Хотя слово «мемуар» в переводе с французского означает «память». Сегодня мне исполнилось сорок лет. С детства я слышала одно и то же: «У Сати прекрасная память!» Удивительно,

как я умудрялась и умудряюсь до сих пор обводить всех вокруг пальца: моя память, подобно шагреневой коже, все сжимается и сжимается, моя память точно нагруженная телега, которую несет вперед и с которой незаметно падают в пути детали встреч, обрывки фраз, лица, числа, звуки… Мне вдруг стало страшно и жалко терять подробности, в которых и заключена живость воспоминаний. Воспоминания — то, что ты получаешь от жизни, с чем живешь. Они принадлежат только тебе, и никто не может у тебя отнять или предъявить на них права.

Я — Козерог, родившийся в год Быка. Все гороскопы, однако, безбожно врут. Я жутко неорганизованный Козерог, а Быку в принципе невозможно так нестись по жизни. И вот наконец осознав, что мне всего лишь сорок, я заставляю себя, стиснув зубы, сделать то, о чем давно мечтаю: упорядочить события, встречи, наблюдения, все, что связывает меня с людьми, с которыми довелось общаться лишь несколько часов, или дней, или лет. А может быть, это необходимость разобраться в себе самой?

С самого начала этой работы стало ясно: всего, что узнала, поняла, увидела, сказать не могу, да и не надо, поскольку не считаю себя вправе ни «унижать» истиной, ни «возвышать» обманом. Многих имен умышленно не называю. И вот почему. В Италии, в Лигурии мне рассказали историю о женщине, жившей там до самой старости. Она умерла лет десять назад. По какому-то странному стечению обстоятельств все ее мужья, друзья и близкие родственники трагически умирали один за другим. Суеверные лигурийцы решили, что она — причина всех несчастий, за что ее прозвали «инномабиле» — «непроизносимая». Считалось, что, произнеся ее имя, накликаешь беду. Итальянцы при этом еще показывали пальцами чертовы рожки и делали жест, как бы отгоняющий злые силы. Я далека от суеверий, но в моей жизни, как и в любой другой, есть люди, имена которых лучше не произносить вслух. Но это частность.

Главное — мне посчастливилось общаться и дружить с воистину легендарными людьми. Если бы мне раньше сказали, что я просто буду сидеть с ними рядом, я бы не поверила. О многих из них написаны замечательные книги, но, как в капле воды отражается мир, так в маленьких бытовых деталях выявляется порой характер человека. Вот я и попыталась крошечными наблюдениями дополнить некоторые известные всем портреты. Надеюсь, как в акростихе, сквозь все эти главы проступит лицо человека, которого люблю и о котором, к счастью, еще слишком рано писать воспоминания.

Это моя первая книга. Не буду ни пугать, ни обнадеживать, но знаю — не последняя. Не воспоминания, не итог. В ней — НЕ ВСЁ… И НЕ ВСЕ…

7 января 2002 года

Слово «детство» рождает в каждом из нас четкий ряд ассоциаций, калейдоскоп простых образов, расцвеченных воображением ребенка, ставшего взрослым. Это вроде игрушки из далеких времен, той самой трубочки, которую мы иногда приставляем к глазу и осторожно начинаем вертеть, и цветные стеклышки каждый раз складываются в новые и новые узоры.

Мое детство — звук скрипки за стеной: я засыпаю, а в столовой папа вечером занимается… Днем скрипка становится фоном всех детских игр. Сейчас, когда прошло столько лет, муж часто удивляется моей способности заснуть в гостиничном номере, в то время как он играет в метре от меня. Отвечаю, что благодаря ему я снова и снова «впадаю в детство».

Еще детство — это елка, Новый год и следующий за ним день моего рождения. Елку наряжали всегда вместе — папа, мама и я. Осторожно вынимать из картонной коробки

завернутые в газетную бумагу елочные игрушки — любимый ритуал моего детства. Когда мне было года три, папа смастерил Деда Мороза из старой куклы. Это был уникальный Дед Мороз — ватная борода на юном девичьем кареглазом лице. Я и теперь каждый Новый год кидаюсь наряжать елку сама, часто лишая своих детей этого удовольствия.

День своего рождения я не в силах отмечать уже много лет, с 1986 года. Так случилось, что папа умер накануне, и хоронили его именно в этот день, хотя тогда об этом совпадении никто не подумал.

Мое детство — это Армения, мой розовый город — Ереван, о котором не могу говорить спокойно, внутри что-то сжимается и шевелится, как маленький звереныш. Совсем не потому, что это какой-то особенный город, просто он некая квинтэссенция детства. Чудо, к которому все в Ереване привыкли, библейская гора Арарат. Ее видно из любой точки, она постоянно меняет облик, оставаясь при этом горделиво, девственно белой. Гора — женского рода, существо мягкое, теплое. Арарат — имя, в котором средоточие мужества, силы и гордости. В этом сочетании — весь армянский характер. Существует легенда, что Ноев ковчег вынесло на вершину этой горы, и когда вода всемирного потопа стала отступать, голубь принес ветку оливкового дерева и вдали показалась суша, Ной вскрикнул: «Еревац!» — что в переводе с армянского означает: «Виднеется, показалась земля!» Отсюда и название Ереван — «видение». И, невзирая на вынужденную разлуку Армении с Араратом (после заключения Брестского мира в 1919 году граница между Арменией и Турцией прошла по реке Аракс, а эта «подлая» река как раз огибает подножье Арарата со стороны нынешней Армении), ни один армянин не может отделаться от видения этой горы на самой глубине зрачков, как ни один турок не проникнется к ней нашей нежностью. Недавно мне рассказали, что с обратной стороны, с турецкой, Арарат вовсе не впечатляет, что там какие-то рвы и хребты, полностью ломающие его нерукотворную идеальную форму. Может, и так, как знать. Важно другое. У каждого человека есть корни, и чем дольше несемся мы по жизни, тем эти корни глубже и основательнее притягивают нас, как будто заставляя оглядываться назад.

Мое детство, как и вся жизнь, — это мама. Наверное, сложнее всего писать о маме. Меня восхищают люди, у которых это получается — написать о матери легко, точно, небанально.

Мама всегда была необыкновенно красива. Помню, в детстве я смотрела с родителями фильм Клода Лелюша «Мужчина и женщина». Конечно, я тогда ничего в нем не поняла, но до сих пор обожаю этот фильм: мама была очень похожа на игравшую в нем Анук Эме. Мама для меня загадка. Я до сих пор не всегда ее понимаю. Может быть, потому, что я — типичная папина дочка, похожая на него во всем? Она — «другое дерево», как в стихотворении Жака Превера.

Мама — удивительно цельный человек. Для нее не существует полутонов, только черное и белое. Она оценивает людей так: либо — «потрясающий человек», либо — «негодяй». Она всегда ставит очень высокую планку в общении, поэтому у нее мало друзей. Я же чаще иду на компромиссы, но в конечном итоге права оказывается она. С самого раннего возраста мне страшнее всего было ее огорчить, разочаровать. И так до сих пор. Я не встречала женщин, равных ей по верности и вере: они с отцом прожили без малого двадцать пять лет, в пятьдесят она осталась одна. Жизнь женщины для нее закончилась. Объясняет она это невозмутимо просто:

— Как я вообще могла соединить свою судьбу с кем-то, даже посмотреть на кого-то после папы? Второго такого нет и не будет. Всё.

Между родителями все двадцать пять лет было полнейшее взаимопонимание. Ни конфликтов, ни ссор. Главной в семье всегда была папина работа и все, что с ней связано: гастроли, концерты, репетиции. Мама с первых дней создания оркестра работала в нем как пианистка и первая в Армении села за клавесин. Друг с другом они общались, постоянно воркуя: Джана-Джана, Аинька (ласковый вариант маминого имени — Аида) — Заринька… И так всегда.