Шрифт:
Часть 1
– Нет, что ни говори, а женатый лётчик – не лётчик вовсе! Вот послушайте, со мной аккурат такая история приключилась, – не успел я и глазом моргнуть, как массивная среднего роста мужская фигура в скрипящей от древности пилотской куртке тёмно-лилового когда-то цвета и затёртом форменном картузе (в такое-то пекло!) привалилась к моему столику и тоном давнего знакомого продолжила, по-хозяйски потирая квадратными руками края высокой стилизованной под модерн столешницы. – Напарник мой, друг, можно сказать, «до чёрной дыры», летун первостатейный, с кем не одну тыщу парсеков на отражатели намотали и всё – под каблук какой-то
Я медленно сглотнул: в горле как-то разом пересохло от такого внезапного вторжения. Сижу себе в тихом полупустом баре уютного спального райончика, спокойно потягиваю чаёк под едва слышные из динамиков под потолком новости – грамотные здесь, между прочим, дикторы, приятно. Так сказать, коротаю время, внимания не привлекаю и в честь чего такая радость и вся мне?
– Было это ещё до того, как наши высшие чины ввели пилотам обязательное поголовное холостячество, – как ни в чём не бывало продолжал звучным грудным голосом анонимный мой дерзкий рассказчик. – Мой Герман Куруч только посмеивался, когда кто-то над ним подшутил: обрастёшь, мол, семьёй как лайнер метеорным роем и осядешь где потише. А между тем мало кто знает, что именно он, – квадратная рука с акцентирующим перстом застыла над гладкой блестящей столешницей, – послужил десять лет назад (ну, может, больше) причиной этого судьбоносного постановления космофлота за номером 673 чтоб ему дробь 715!
Стало ясно, что навязанный монолог переходит в категорию «самое интересное впереди», а его автор с каждой фразой становится всё эмоциональнее, постепенно захватывая руками пространство столешницы. К этому я, в силу воспитания и привычки соблюдать приличия в незнакомом месте на чужой планете (на Нью-Терре я был впервые), оказался не готов. Осторожно осмотрелся – убедившись, что столь зычное выступление ничьего больше внимания не привлекло, решил поступить так же, то есть откинулся на низкую упругую спинку стула и погрузил взгляд в чашку с чаем. Не тут-то было, неугомонный бывший пилот уже придвинул от барной стойки к моему столику стул:
– Что и говорить, невыгодное положение уготовил он и для меня, да что там для меня! Для всех, кто способен ещё любить не только Вселенную! Да, так вот, уважаемый, – отражение в чашке уставилось на меня, недовольно смерило взглядом и с некоторым наездом продолжило, – а вы думаете, чего это я тут с вами сижу, пью эту дрянь!.. – он выдержал паузу и смелым жестом указал за спину – на плотные нестройные ряды разномастных ёмкостей из всевозможных материалов с напитками, втиснутые в шесть рядов до самого потолка за барной стойкой (на все возрасты, вкусы и случаи жизни). На месте бармена я бы обиделся, но тот только ухмыльнулся как отмахнулся и преспокойно продолжил натирать фужер. Такой поворот меня уже озадачил, и я перевёл взгляд на собеседника. Он только этого и ждал: сощурил глубоко посаженные серые глаза, огладил запущенную пепельную с проседью бывшую «шкиперскую» бороду и завершил, наконец, театрально, – … и про себя рассказываю? Вот то-то и оно! Нет второго такого Геры Куруча, на всём свете. И летать бы мне одному, ведь прокантовался же почти полгода без проблем, да по регламенту на судах класса «ОК-ноль К» да и на всех остальных два лётчика положено, два! А где ж я его найду – второго Геру Куруча? – он рубанул мощной ладонью по столешнице, чашка звонко подпрыгнула, посетители и ухом не повели, что ж такое?
Да он же пьян – дошло до меня. Разумеется, этот почти что одичалый вид, наивно-настырный взгляд, подрагивающие тёмные губы, грустные брови – местный пьянчуга выклянчивает очередную порцию у незнакомца. Ну, эту-то категорию мы знаем, получит свои «пять граммов» и поминай как звали, так зачем тянуть?
В подтверждение самому себе я покивал и приоткрыл было рот, чтобы окликнуть бармена, но собеседник, как оказалось, наблюдал за мной гораздо внимательнее, чем я ожидал:
– Вижу, Вы меня понимаете, хоть и не пилот, а вот руководство списало и глазом… – он придвинулся ко мне через стол, его широкое лицо с наспех выбритыми розовыми щеками выражало усталый вызов. – И что прикажете теперь? Керосин на орбиту подвозить? Увольте! Не для того, Кондратий, родился!
От лица потянуло недорогим лосьоном без капли перегара. Трезв, по крайней мере, почти… Теперь я был встревожен, продолжая разглядывать собеседника и уже опасаясь гадать, чем он меня удивит в следующую минуту.
– С космофлота уволился сам, чтобы, так сказать, ни ты никому, ни тебе никто… – сорвал с головы и шмякнул на стол старый тёмно-лиловый картуз, огладил неожиданно длинную совершенно седую шевелюру, чуть кокетливо склонил голову. – Доскрёб до пенсии и сюда вот, на, так сказать, словесную панель. А что? Расскажу заезжему человеку историю, глядишь, кружечкой чего-нибудь этакого угостит.
Я выдохнул с облегчением: всё-таки, пьяница. Занятный, оригинальный, чудаковатый, но по факту предсказуемый. Я снова кивнул, на этот раз и своим мыслям, и согласно с бывшим пилотом, а тот, широко расставив руки на столе, медленно распрямился, откидываясь назад, полушепча мечтательно:
– На прошлой неделе один землянин добрым элем расплатился. Ох и поплясал я перед ним тогда… А с Вами, гляжу, не очень-то разговоришься.
– Отчего же? – ответил я поспешно. – Что Вам нравится в этом баре?
– Вот это разговор! – он стиснул в ладонях картуз и заговорщически надвинулся на меня. – Между нами: здесь даже водка – дрянь. Но бывают приятные исключения. Настоечки бы берёзовой для начала!
– Извольте, – заказал ему спиртное и представился, – Фаддей Клетро-Чагаин.
– Джепитракс, – с видом знатока уточнил бывший пилот мою принадлежность к расе этой планеты. – Очень приятно. Кто по профессии?
– Уроженец Джепитракса, по месту жительства землянин, – конкретизировал я, —спортивный комментатор, а Ваше имя?
– Кондратий Васильков третий, – с гордостью изрёк он и покосился на бармена, который размеренно откупоривал запотевшую высокую матовую бутылку с серыми и чёрными поперечными штрихами и водянистым желтовато-зеленоватым содержимым.
– Мне, кажется, знакомо Ваше имя, – я напряг память, как ни странно, имя было связано с моей семейной историей, – у вас в родне, возможно, были, как бы сказать… личности со странным поведением?
– Психопаты? Не-ет, что вы, какой бы из меня тогда лётчик? Хотя, с дедом моим и правда случай был, – он уставился на меня с подозрением, – на Джепитраксе, кстати, крутился там психиатр какой-то местный, а что?
Бармен изящно водрузил высокий матовый сужающийся кверху бокал. Кондратий принял обеими руками, облизнулся, предвкушая, втянул хмельной освежающий аромат.
– Мой троюродный прадед, – я испытал некоторую гордость и одновременно удивление: как тесен мир…
– А Вы знаете свою семейную историю, дружище, – похвалил Кондратий. Я поморщился: «дружище» – надо же, давно ли… – За это надо выпить. В коем-то разе повстречались потомки знакомых людей!
Кондратий приподнял бокал с намерением чокнуться.