Не женское это дело…
Шрифт:
– Да это просто рекламный трюк.
– Трюк или не трюк, а смотреть на них страшно. Они как живые.
– Не хотел бы я встретиться с этими живыми.
– Ну, это ты зря.
Кокетливый смех, мрачноватый хохот, издевательское хихикание, слились в разнообразную переливающуюся волну. Посвященные, живые, присутствовавшие в зале, и запечатленные на картине, веселились, как девчонки первоклассницы, играя мужским смятением, гордыней, изредка вспыхивающей агрессией и более или менее удачно скрываемым вожделением.
– Вы, должно быть, не раз слышали: мужчины бояться женщин, женщины –
– Эти, похоже, уже не бояться.
– Представляешь, до чего их бояться мужчины.
– Судьба твоей картины, она, что совсем тебя не интересует?
Когда вернисаж необыкновенной картины, по всей вероятности первого и единственного в мире свидетельства женского эзотерического мира, неожиданно закончился ее покупкой за не малые деньги, человеком не только пожелавшим остаться не известным, но и предупредившим, что теперь ее долго никто не увидит, это казалось изящной интригой. Но последнее время картина все чаще всплывала в памяти, и ей стало казаться, что она ни как не может принять какое-то очень важное сообщение, которое исходит от нее.
Она уже не первый раз пыталась, что-нибудь узнать, но ответом ей каждый раз был взгляд не менее загадочный и не объяснимый, чем ее тревога.
Они первый раз в жизни сидели за столом вместе. Их встреча, как только что выяснилось, была неожиданностью для всех. Каждая из них приехала в это место по своему поводу и по своим собственным делам. Конечно, ни одна не сомневалась, в том, кто создал эту ситуацию и, как истинные ученицы, они были уверенны, что для такой экстраординарной ситуации был какой-то достаточно значимый повод.
Но какой?
Все ее попытки связаться с Мастером кончались ничем. И тут, перестав, наконец, заниматься только своими переживаниями, она ясно увидела, что тоже самое происходит и с остальными. Одинаковая растерянность на лицах, проступившая через всю их выучку, в конце концов, обнаружилась, и они увидели это, и доверились ситуации, и расслабились и веселый, довольный, чуть ироничный смех, который услышала каждая, захватил их и заполнил. И сблизил.
– Так это все-таки ты и есть?
– Я была уверена, что ты давно догадалась.
– Ну, догадаться – это не знать.
– Ты так уверенно вела себя, что я сама уже начала сомневаться, знакомы ли мы.
– А разве мы знакомы?
Огонь главного храмового костра догорал, покрываясь темным пеплом и багровея. Последний танец прощального ритуала был окончен. Разгоряченные тела замерли, как бездыханные, только струящийся пот и хриплое дыхание выдавало в них присутствие жизни.
– И так будет всегда. Не родитесь, пока не умрете. Не будет нового, пока не закончится старое. Не взойдет солнце, пока не наступит ночь.
Так в первый и последний раз в жизни услышали они голос Верховного жреца.
Было еще достаточно светло. Огонь в костре казался совершенно прозрачным, таким же прозрачным, как белесоватое небо, в июле этого странного лета, которое так до сих пор и не наступило, огорчая любителей тепла и сельских жителей холодной прозрачностью воздуха, больше подходящего для ранней осени и ей же свойственным обилием затяжных нудных дождей. Все это смешивалось с буйным разнотравьем и полянами красными от земляники, которая выросла в этих совершенно не подходящих условиях в количествах необъяснимых ничем.
– И поэтому я всегда с содроганием смотрю на женщин, рвущихся на духовный путь. Согласно общепринятым социальным нормам, женщина – существо слабое, трепетное, должна высыпаться, должна хорошо выглядеть, должна то, должна се. Когда взяла в долг не знает, но все утверждают, что должна. А становится на путь, который со стороны иначе, чем самоистязанием и не назовешь.
Он говорил, как будто вокруг него были одни женщины. Объяснение в любви для одних и урок для других. И свидетельство божеского равнодушия для каждого, кто в состоянии увидеть.
– Ты беспощаден.
– Я говорю на своем языке.
– А что делать тем, кто его не понимает? Что за текст прочтут они?
И это создает в ней внутренний конфликт между социальным давлением по поводу того, как ей жить, и необходимостью этого самоистязания, без которого никак. Поэтому, женщины, вы не обижайтесь. Вы очень часто обижаетесь. Это ваше любимое занятие. Вас так научили – вы должны обижаться на мужчин, потому что мужчины – скоты, и вообще они за ваш счет существуют.
Для того, чтобы женщине нормально себя чувствовать на пути, надо очень, и очень подумать и решить очень твердо, в противном случае это будет ни то, ни се, ни два, ни полтора. Мужик, он что – упражнялся, упражнялся, плюнул и ушел. У него все проходит бесследно. А женщина плюнет, уйдет, а следы-то унесет с собой. Женщина – такой записывающий агрегат, она все в себе записывает. У нее базовое биологическое устройство на запись настроено.
– Почему они так огорчены? Ведь это огромный подарок, то, что ты сейчас открыл.
– Подарок? А ты еще и наивна. Да я сейчас разрушил у них кучу иллюзий, я понижаю их самооценку. А ты говоришь, огорчены.
– Они думают, что они на пути?
– Они что делают?
Он продолжал. Его голос заботливого отца обвалакивал и утешал, осушая их готовые пролиться слезы. А особенно громкое щелканье клювов аистов казалось издевательскими аплодисментами. Большинство мужчин, так ничего и не поняв в мастерском кунг-фу сочувствено-горделиво посматривали на женщин все больше увязая в иллюзии своего беспомощного превосходства.