Небеса ликуют
Шрифт:
— Адамка! Переведи-ка пану мечнику, да побыстрее! Спроси его, почему не едем? И ежели есть на то причина, отчего не изволит мне сообщить?
Панна зацная гневалась. Будь на ней шитое золотом платье вкупе с красными сапожками и шапочкой-вилоной, дочь каштеляна гомельского смотрелась бы грозно. Но в рубашке дю Бартаса, моих штанах, в растоптанных постолах, взятых из казачьей сумы, и в казачьей же шапке сердитая панна выглядела совершенно иначе.
Я вздохнул. Переводить было лень, ругаться — тоже.
— Адамка! — Яркие губы сжались, синие глаза недобро
— Дорогой де Гуаира, — осторожно прошептал шевалье, испуганно косясь на грозную девицу, — вам не кажется, что синьора Ружинска воспринимает вас как-то… неправильно?
Спросить у нее самой бедняга не мог. Панна Ядвига, как выяснилось, сносно изъяснялась по-немецки (не считая, само собой, русинского, польского и школьной латыни в цитатах), но из всех богатств немецкого славный пикардиец знал только «Tertofel!!» [18] .
18
Tertofel — черт (искажен, нем.).
— Пан мечник изволит сказать, что намерен думать тяжкую думу, — отрезал я. — А кто ему в том деле помешает, на того гнев его лютый сугубо падет. В гневе же пан дю Бартас истинно страшен и подобен злобной фурии! Шевалье, нахмурьте брови!
Последнюю фразу я произнес, само собой, шепотом и по-итальянски.
Пикардиец ничего не понял, но брови нахмурил.
Она уходила словно королева. Оскорбленная маленькая королева в нелепых широких штанах.
— Да чего это с вами, Гуаира? — не на шутку взволновался шевалье. — Vieux diable! Вас словно подменили!
— Ключик, дорогой дю Бартас, — вздохнул я. — Ключик…
«…И да направит вас слепой инстинкт безо всякого мудрствования, как Авраама, повеление от Господа получившего, дабы Исаака, сына своего единственного, в жертву принести. Ибо старший ваш — это сам Христос. Ежели даже начальником поставят над вами животное, лишенное разума, то и его вы должны слушаться беспрекословно!..»
Так учил Святой Игнатий. По этому правилу живем мы, воины Иисусовы.
Я — мягкий воск. Я — топор дровосека. Я — труп.
«…Миссия же ваша, сын мой, и проста, и трудна. Должно узнать вам, что сталось с братьями Алессо и Паоло, равно как с плодами трудов их…»
Его Высокопреосвященство Джованни Бассо Аквавива, Генерал Ордена клириков Общества Иисуса Сладчайшего, говорил негромко, но каждое слово горячим железом отпечаталось в моей памяти. Именно это мне приказано сделать. Не больше — но и не меньше.
И что же?
Я оглянулся — шевалье куда-то исчез. Зато появился сьер Гарсиласио, с которым мы по-прежнему не торопимся общаться. Еще и эта забота! Доставлять его обратно в Рим нет никакой нужды. Там ждет его мокрая солома, в лучшем случае — вечная сырость подземелья башни Ноли или замка Святого Ангела. Отпустить? Одного, в степь?
Сьер де ла Риверо прошествовал мимо, не изволив удостоить меня даже взглядом. Бедняга! Панна Ружинска наотрез отказывается беседовать с «письменным мугырем», а с остальными римский доктор сам не желает разговаривать.
Гордыня, гордыня! Смертный грех, да и только!
Впрочем, этот мальчишка не виноват.
Ключик! Молодой глупой синьоре вручили ключик от запертой комнаты!
…Книга лежала рядом, на расстеленном поверх травы плаще. Так лучше — солнце искорежит страницы, убьет затейливую арабскую вязь. «Плоды трудов» брата Алессо Порчелли, Нострадамуса из Флоренции…
Открыть?
Мне не приказывали этого делать. Но и не запретили. «…Что сталось с братьями Алессо и Паоло, равно как с плодами трудов их…» Знаю ли я ответ? Если знаю, то следует немедленно поворачивать назад, спешить в Гезлев или Кафу, садиться на первый же корабль…
…Так-так! Синьора королева и сьер еретик! Спасенная и спаситель! Тут бы целый роман написать можно, а вместо этого…
Даже не ответила! Нос — вверх, чуть бы подлиннее — до облаков достал бы. Говорят, у таких, как ее батюшка, за обеденным креслом шляхтич урожденный стоять должен, иначе ему кусок в горло не полезет. Не серебром платят — золотом!
А если бы она и в самом деле на меня плетью замахнулась?
…на первый же корабль, итальянские по Понту не ходят, значит, турецкий, галера или баштарда, из Кафы — в Истанбул, а оттуда уже — прямиком в Остию. Черная, покрытая закаменевшим жиром книга у меня, и листок из тетради предателя Паоло Полегини тоже у меня, я видел могилу первого и знаю, что поделывает второй.
Но ведь Франческа будет ждать меня в Киеве!
— Синьор де Гуаира! Не позволено ли мне будет приготовить обед, ибо считаю постыдным прозябание в праздности…
Брат Азиний! Еще и он! Этого лысого осла надо дотащить поближе к его праведникам, которых он намерен исследовать, как брат Паоло — тараканов вкупе с клещами.
Посадить одного осла на другого и показать, где север? Доедет — до первого казачьего разъезда.
Франческа не будет ждать меня в Киеве. И никто не будет ждать. Сейчас там война, ландскнехты князя Радзивилла уже прошли Минск, а в Киеве у capitano Хмельницкого всего два полка…
Ей просто было одиноко. Одиноко, страшно, синьор в голландском плаще и немецкой шляпе случайно оказался рядом, к тому же я — поп, а она не любит попов…
Незачем ехать в Киев. Незачем сидеть здесь, на краю горячей степи, и ждать, пока брат Азиний накормит нас рыбьим клеем…
И незачем трогать ключик! На нем обязательно проступит кровь, ее не отмоешь, а мессер Синяя Борода обязательно вернется, и некому будет позвать на подмогу братьев.
К тому же брат Алессо писал по-арабски! Я все равно ничего не пойму!
— Дорогой друг! Раз уж мы устроили дневку, то не сыграете ли вы на гитаре?
— Нет, шевалье. Не сыграю…
«Плоды трудов их»… Но ведь их труды — не просто записи, это дела! Нострадамус служил в Киеве много лет, к его советам прислушивались, значит, то, что случилось, — тоже «плод»!