Небесное испытание
Шрифт:
Кухулен встретил их, как и остальные охориты в его становище, – неприветливо, но без явной враждебности. Разрешил остановиться в устье перевала вместе с запасными лошадьми – Илуге настоял, что часть отряда стоит оставить на тот случай, если придется возвращаться с боем. Джунгары возмущались и ворчали, но ему удалось настоять на своем – в конце концов, религиозная процессия с таким количеством рослых мужчин в мире гораздо более низкорослых, чем джунгары, шерпов, может вызвать подозрения. Не смея задерживать хулана, они уже на следующий день после визита к нему начали подъем к перевалу. Данный Кухуленом проводник должен
Перевал Косэчу лежал перед ними на немыслимой высоте: небольшая седловина между двумя горными пиками, упирающимися, кажется, в самое небо. Илуге до глубины души был поражен торжественной красотой встававших перед ним гор, игрой красок на их вершинах в те моменты, когда становилось ясно, и дикой и печальной картиной заволакивавшего их тумана, обещавшего бураны. Большую часть дороги приходилось, спешившись, вести коней на поводу. Кроме того, предупредила Элира, в Ургахе им придется передвигаться пешими – по крайней мере в людных местах. Лошади в этой горной стране были скорее предметом роскоши, так как основную вьючную силу представляли яки. Возможно, придется еще раз разделиться, чтобы гнать лошадей к столице под видом торговцев.
Горы надвигались на них, пока совершенно не заслонили солнце. Только на закате Илуге успевал поймать на своем лице его редкие лучи, оборачиваясь назад, в долину, и глядел на заснеженную равнину, перерезанную извилистой лентой реки. Шикодан уже кое-где замерзла полностью. Предстоит суровая зима…
На полпути их застиг сильный снегопад. Проводник, озабоченно цокая языком, смотрел на мутную серую пелену, кружившую над вершинами, и бромотал себе под нос что-то невразумительное. Лес поредел, а тропинка, по которой они поднимались, стала узкой и обледенелой. Приходилось большую часть времени глядеть себе под ноги, видя перед собой только лошадиный круп или обтянутую меховой дохой спину.
Два дня прошли как в тумане, в бесконечной борьбе с землей, словно притягивающей их назад, к себе. Лошади еле плелись, оскальзывались и жалобно ржали. Люди помрачнели, перестали подбадривать себя шутками и упрямо карабкались вверх, закутав в меха даже лица. Дорога становилась все круче. Чахлые кустики исчезли совсем, и там, где ветер выдувал из лощин снег, Илуге видел только серые выщербленные камни, нависающие над головой. Это было незнакомо и пугало. Пугали узкие ущелья, лабиринты каменных нагромождений, целые скалы, сорванные с вершин и валяющиеся на пути, словно обломки палиц древних великанов.
Еще выше холод стал нестерпимым даже для них, привычных к трескучим морозам степей. Потому что ветер здесь дул непрестанно, забираясь в каждую щель, набивая за воротник, за голенища сапог мелкий колючий снег. На третье утро ударил еще более сильный мороз, вспыхнуло из-за гор ослепительное розоватое солнце, и Илуге, всю ночь пытавшийся хоть как-то отогреть дрожавшую Нарьяну, увидел, что их цель уже близка.
Последний отрезок пути оказался кошмарным. Люди, замерзшие и усталые, еле плелись, лошади дрожали от холода и не слушались, дышать становилось все тяжелее. Они еле позли вдоль кромки обрыва, с ужасом заглядывая в синеющую бездну, и Илуге думал о тех, кто не вернулся с перевала Тэмчиут: рассказы были страшны, но до сих пор он не представлял, какова могла быть действительность. Ургашские принцы подняли степняков на заведомое самоубийство.
Наконец, едва после полудня, совсем не заметив как, они прошли высшую точку перевала Косэчу. Илуге
И над всем этим, словно надсмехаясь над жалкими попытками людей лелеять мысли о величии, возвышались горы. Горы, горы и горы, ряды хребтов и сверкающие в солнечном свете вершины, поднимавшиеся иззубренными спинами все выше и выше, словно слуги, несущие дары к подножию трона властелина, чтобы, наконец, склониться в поклоне перед белоснежной горящей вершиной Падмаджипал.
– О Вечно Синее Небо! – выдохнула Нарьяна у него за спиной. – Неужели ты здесь родился?
– Да, – удивительно мягким голосом сказала Элира, тоже глядя вниз на заснеженное чудо. – Вон там, где горит желтый огонь. Это горят золотом на солнце крыши княжеского дворца в Йоднапанасат.
– Никогда не видел ничего более прекрасного, – с трудом выговорил Илуге. Суровое величие и пронзительная красота этих мест были такими, что в груди что-то заныло, словно зубы пьющего из родника. Помолчав, он добавил куда менее вдохновенно: – Значит, она там?
– Да. – Элира резко втянула воздух сквозь стиснутые зубы и послала лошадь вперед. Должно быть, они оба одновременно подумали, что надеяться найти ее живой уже сейчас бесполезно.
Спуск, поначалу так обрадовавший их, оказался не менее суровым, чем подъем. Казалось, долина никак не хочет приближаться, когда они зигзагами спускались вниз, проверяя под ногой каждый камушек. Однако одно было хорошо: по мере того как они спускались, ветер стихал и становилось теплее – видимо, горы защищали горное княжество от холодных северных ветров. Спуск, хоть и такой же трудный, оказался куда короче – Ургах лежал на куда большей высоте, чем северные степи.
Илуге оглянулся назад, сам не веря в то, какой дорогой они прошли сюда. Перевал сиял далеко вверху, в густо-сиреневом небе, своими белыми дымными боками. Вдруг ему показалось, что над горами кружат огромные снежные хлопья. Завороженный чудом, он остановился, и Элира, почувствовав это, обернулась тоже.
– Какой странный снег, – хрипло прошептал Илуге. – Будто колдовство…
– Это не снег. – Жрица нашла в себе силы улыбнуться. – Это снежные грифы, Хранители Вершин. В наших краях их почитают, считая царями среди птиц.
– У нас почитают орхов – степных орлов, – проговорил Илуге, разглядывая кружащиеся в небе белые пятна. Где-то на заднем плане сознания возникли раскинутые белые крылья, холод и восторг полета…
– Мы почитаем снежных грифов за то, что они, будучи крупными хищниками, не убивают ради насыщения, – сказала Элира, – У нас есть легенда, что Падме, когда выбирал царя всех птиц, выбирал между орлом и грифом, как самыми величественными. И Падме сказал: «Быть сильным для царя мало. Куда важнее быть милосердным». Оттого мы отдаем грифам своих мертвых.