Небесное пламя. Персидский мальчик. Погребальные игры (сборник)
Шрифт:
Минуло четыре дня, прежде чем наша кавалькада спустилась с холмов к лагерю Александра.
Набарзан был сама щедрость. Мой гнедой конь с белыми гривой и хвостом оказался даже лучше, чем бедняжка Тигр; теперь я владел двумя замечательными нарядами, причем лучший из них, что был сейчас на мне, – с настоящими золотыми пуговицами и с вышивкой на рукавах.
– Прости, милый мальчик, – сказал Набарзан, когда мы тронулись в путь, – что я не могу вернуть тебе кинжал. Александр решил бы, что я посылаю к нему убийцу.
За нами гордо вышагивали нисайянские лошади в красиво украшенных сбруях и уздечках, с бахромой на чепраках… С достоинством, но скромно одетый благородным просителем, Набарзан правил конем позади меня; неторопливый в движениях и хранящий спокойствие, он выглядел не менее чистопородным, чем его лошади. Надеюсь, Митра простил мне добрые мысли о нем.
Впереди кавалькады ехал проводник – македонский военачальник, знавший несколько персидских слов. Поднявшись на очередной холм, он остановился и, обернувшись к нам, указал вниз. Там, у реки, был разбит небольшой лагерь – Александр разделил воинство, чтобы прочесать горы и укрепить людьми опорные точки, так что сейчас его окружало только личное войско, приведенное из Македонии. Его шатер мы увидели сразу; внушительными размерами он напоминал персидский.
Набарзан шепнул мне:
– Видишь? То шатер Дария; я узнал бы его где угодно. Александр захватил его при Иссе.
О той битве он всегда говорил с горечью. Мне вспомнились воины в Вавилоне и их рассказы о том, как достойно бился Набарзан, пока царь не бежал прочь.
Мы правили сквозь лагерь под цепкими взглядами македонцев, пока не добрались до площадки перед царским шатром. Слуги приняли наших коней, и Набарзан был представлен вышедшему Александру.
Как ясно – даже теперь, спустя годы, – я помню, каким увидел его в первый раз! Он оказался вовсе не столь мал ростом, как представлялось мне по чужим рассказам. Конечно, рядом с Дарием он и впрямь выглядел бы мальчишкой: даже молодой македонец, вслед за ним вышедший к нам из шатра, был повыше. Нет, рост самого Александра был средним; как мне кажется, люди ждали, чтобы стать соответствовала деяниям, и разочарование уменьшало его рост в их глазах.
Артабаз говорил, даже в Персии его можно было бы назвать красавцем. Ко времени нашей встречи Александр несколько дней провел в седле, защищаясь от солнца не шляпой, но открытым шлемом, и обжегся. Светлая кожа покраснела, приняв ненавистный оттенок, напоминавший нам о северных дикарях, но у Александра не было их рыжих волос – его локоны горели золотом. Небрежно остриженные по плечи, не прямые и не кудрявые, они свободно ниспадали, подобно сияющей пряже. Когда Александр обернулся к толмачу, я увидел, что черты его лица правильны, хоть и искажены пересекавшим скулу шрамом от удара мечом.
Какое-то время спустя Набарзан с поклоном указал на подарки, после чего перевел взгляд на меня. Я стоял слишком далеко, чтобы слышать его речь, но Александр тоже поглядел в мою сторону, и я впервые увидел его глаза. Их я помню, словно это случилось вчера, собственные спутавшиеся мысли – куда менее отчетливо. Я испытал нечто вроде шока и подумал про себя, что следовало лучше подготовиться к подобному испытанию.
Приблизившись с опущенным взором, я пал ниц. Александр сказал по-персидски: «Ты можешь подняться». В то время он едва ли знал хотя бы пяток фраз на нашем языке, но выучил эту, наравне со словами приветствия. Он не привык, чтобы люди простирались перед ним на земле; сразу видно, от этого ему становилось не по себе. Поклонившись, мы встаем без всякого приказа, но никто, однако, не спешил указывать царю на его ошибку.
Я стоял перед ним, опустив глаза (как то подобает в присутствии владыки), когда Александр неожиданно выкрикнул мое имя: «Багоас!» – и, застигнутый врасплох, я поднял голову, как он на то и рассчитывал.
Как добрый прохожий может улыбаться незнакомому ребенку, пытаясь прогнать его страхи, так Александр улыбнулся мне. Не поворачиваясь, он бросил толмачу:
– Спроси мальчика, пришел ли он по доброй воле.
– Мой господин, я немного говорю по-гречески, – сказал я, не дожидаясь перевода его просьбы.
– И очень даже неплохо. – Александр явно был удивлен. – Что, Дарий тоже знал греческий?
– Да, повелитель.
– Тогда отвечай на мой вопрос.
Я подтвердил, что пришел по своей воле, надеясь на честь служить ему.
– Но ты явился ко мне с человеком, убившим прежнего твоего господина. Что скажешь на это?
В глазах Александра что-то погасло. Он вовсе не старался испугать меня, но взгляд его похолодел, и этого оказалось довольно.
Набарзан отступил на несколько шагов, и Александр метнул взгляд в его сторону. Я же припомнил, что Набарзан не понимает греческого.
– О великий царь, – сказал я Александру, – Дарий был добр ко мне, и я вечно буду скорбеть о его гибели. Но властитель Набарзан – воин, и он счел его смерть необходимой для блага моей страны. – (По лицу Александра пробежала легкая тень, словно он понял что-то.) – Воистину, он раскаялся в содеянном.
Помолчав, Александр отрывисто вопросил:
– Скажи, был ли Набарзан твоим любовником?
– Нет, мой господин. Только хозяином, приютившим путника.
– Значит, не любовь заставляет тебя просить за него?
– Нет, мой господин. – Думаю, именно из-за выражения его глаз, а вовсе не по совету Набарзана я тотчас добавил: – Будь он моим любовником, я не покинул бы его в беде.
Александр поднял брови, затем с улыбкой обернулся к юноше, стоявшему за его спиной:
– Ты слышал, Гефестион? Такого защитника всегда стоит иметь под рукой.
Не позаботившись поклониться или хотя бы добавить «мой господин», молодой человек тряхнул головой:
– По меньшей мере они могли бы не обрекать его на муки.
К моему изумлению, Александр пропустил непочтительность своего спутника мимо ушей:
– Не забывай, они спешили… Я и подумать не мог, что Дарий знал греческий. Если б мы только успели вовремя!
Македонский царь осмотрел лошадей и похвалил их через толмача, после чего пригласил Набарзана войти к нему в шатер.
Я ждал рядом с нервничавшими конями, пока собравшиеся македонцы разглядывали меня. В Персии всякий евнух знает, что отличается от прочих мужчин отсутствием бороды; я чувствовал себя весьма неуверенно, оказавшись в толпе, где бород не было ни у кого. Александр брился с самой юности и призывал следовать своему примеру. Персидский воин не задумавшись пролил бы кровь любого, кто посоветовал бы ему уподобиться евнухам, но мне кажется, что македонцам это попросту не приходило в голову. У них не было евнухов, так что в лагере я оказался единственным.