Небесное пламя. Персидский мальчик. Погребальные игры (сборник)

Рено Мэри

Надтреснутый молодой голос у двери вдруг возвестил:

– О боги, он умер, умер!

Кричал восемнадцатилетний парень, один из царских стражей, только что заступивший на пост. Его истерические рыдания заглушили причитания евнухов, собравшихся вокруг смертного ложа. Нужно было немедленно увести отсюда юнца, поскольку в его крике звучали отголоски чего-то неизбывного, древнего, порождаемого безудержным, почти животным страданием.

Этот крик словно пробудил нечто необъятное. Вверг в смятение половину македонского войска, толпившегося вокруг дворца в ожидании новостей.

Большинство

из собравшихся только вчера навещали Александра, и он узнавал их, он вспомнил всех. Каждый, кто у него побывал, имел веские основания веровать в чудо. А потому многоголосье горестных причитаний перекрыл мощный гул протеста, в котором, казалось, слышалось и требование найти того, кто виновен во всебщем горе, и страх перед шаткой неопределенностью будущего.

Рев толпы заставил полководцев опомниться. Точно сработала выучка, какую не уставал шлифовать в них лежащий на своем смертном ложе покойный. Необходимо срочно погасить панику. И они вышли на возвышающийся над дворцовой площадью помост. Пердикка прикрикнул на глашатая, без толку там топтавшегося, и тот, подняв длинноствольную трубу, протрубил сигнал, призывающий к тишине.

Отклик поначалу был совершенно противоположным. Только вчера воины еще жили верой в то, что этот призыв будет исходить от самого Александра, и все терпеливо ждали известий в своих подразделениях, но каждый отряд, каждая фаланга стремились раздобыть сведения раньше других. Теперь же заведенный ход жизни прервался. Передние ряды кричали задним, что говорить будет Пердикка. После смерти Гефестиона он стал первым заместителем Александра. Его грозный раскатистый бас вселил во многих чувство некоторой определенности; беспорядочно толпившиеся бойцы подтянулись, образовав нечто более-менее стройное.

Персидские солдаты ждали вместе с остальным войском. Протестующий ропот греков контрастно дополняли их скорбные, сейчас несколько поутихшие крики. Они были – еще день назад – солдатами Александра, именно он заставил их забыть о своем униженном положении, вернул им чувство собственного достоинства и заставил македонцев видеть в них равных себе. Былые разногласия почти исчезли, греческие солдаты уже вовсю перенимали персидскую брань, и между одной частью армии и другой начали понемногу складываться нормальные дружеские отношения. И вдруг, вновь осознав себя завоеванными рабами, зависящими от милостей победителей, эти люди теперь искоса переглядывались, подумывая о бегстве.

По знаку Пердикки вперед уверенно вышел Певкест, известный, славившийся своим мужеством военачальник, который в Индии спас жизнь Александру, получившему почти смертельную рану. И вот этот рослый и красивый мужчина, отрастивший модную в его сатрапии бороду, решительно обратился к солдатам на персидском наречии, причем столь же безупречном и аристократичном, как и его наряд. Певкест официально объявил им о кончине великого государя. В должное время будет оглашено имя его преемника. А пока они могут разойтись.

Персы успокоились. Но в рядах македонцев поднялся смутный гул недовольства. По унаследованным от предков законам право выбора нового царя принадлежало не кому-то, а лично им, общему собранию всех македонцев мужского пола, способных держать оружие. При чем тут болтовня о каком-то там оглашении?

Певкест

отступил обратно и встал рядом с Пердиккой. Полководцы с молчаливым спокойствием взирали на собравшихся. В течение двенадцати лет они оба приглядывались, как Александр общается с воинами. Безропотное ожидание властных волеизъявлений несвойственно солдатской натуре. Этим суровым и своенравным людям поначалу надо дать выговориться, и Александр всегда предоставлял им такую возможность. За все двенадцать лет эта тактика не сработала лишь единожды. Но даже заставив его повернуть в Индии вспять, солдаты все же остались всецело преданными ему. И сейчас, столкнувшись уже без него с проявлением недовольства, Пердикка вопреки всему еще надеялся услышать за спиной звуки пружинистых приближающихся шагов, подбадривающее, вскользь брошенное замечание и звонкий возглас, мгновенно устанавливающий тишину.

Но чуда не произошло, и Пердикка, который при всем недостатке врожденного обаяния успел постичь некоторые секреты искусства воздействия на людей, поступил так, как поступал при необходимости Александр, то есть пустил в ход дорический диалект, родной македонцам язык, усваиваемый еще до того, как им начинали вдалбливать классический греческий в школах. Они все потеряли, сказал он, величайшего из царей, храбрейшего из лучших воинов, известных в этом мире с тех пор, как сыны богов покинули землю.

Его слова породили мощный нарастающий стон. Не скорбно-осознанный, с оглядкой на былые заслуги, но мощный неуправляемый выплеск обнаженного горя, утраты. Дождавшись относительной тишины, Пердикка продолжил:

– И внуки ваших внуков будут говорить то же самое. Не забывайте, однако, что ваша потеря соразмерна вашим недавним победам. Вы единственные из всех людей, как прошлого, так и будущего, делите теперь славу с Александром Великим. Именно вам, своим македонцам, он завещал владычество над половиной мира, чтобы поддержать ваше мужество и показать вам самим, какими славными воинами вы стали под его началом. И потому вам всем теперь должно блюсти закон и порядок.

Притихшая толпа слушала с пристальным вниманием. Когда Александр говорил так спокойно, то он обычно сообщал что-то важное. Пердикка понимал это, но что он сейчас мог сказать? Что фактически сам теперь является царем Азии? Это было бы слишком скоропалительным заявлением. Они пока знают одного лишь царя средь живых и средь мертвых. И Пердикка предложил им вернуться в лагерь и ждать дальнейших распоряжений.

Под его присмотром воины начали уходить со двора, но когда он сам удалился во дворец, многие возвратились. По одному, по двое, чтобы обосноваться поблизости и всю ночь с оружием охранять сон покойного.

Зародившиеся в центре Вавилона горестные стенания, подобно лесному пожару, раздуваемому сильным ветром, перекинулись с лабиринта ближайших к дворцу улочек в предместья за городские стены. Утончались и иссякали одна за другой тонкие струйки дыма, поднимавшиеся в неподвижный воздух от священных алтарей. Жрецы Бел-Мардука, собравшиеся у залитого водой храмового огня, припомнили, что сделали то же самое чуть больше месяца тому назад. Тогда сам царь приказал погасить все огни в день погребения его друга.