Небесное пламя. Персидский мальчик. Погребальные игры (сборник)
Шрифт:
Он беседовал с Птолемеем, когда один из охранников вошел в комнату.
– Господин, тебя хочет видеть какой-то старик.
– …их тридцать по меньшей мере, – небрежно закончил свое сообщение Птолемей, а Пердикка, с досадой отвлекшись, спросил:
– Чего ему надо?
– Он говорит, господин, что служит у Арридея. – Новое имя Филипп не прижилось ни у стражи, ни у Соратников, занявших другой берег реки. – Он говорит, что у него срочное дело.
– Уж не Конон ли это? – догадался Птолемей и быстро добавил: – Пердикка, я знаю этого человека. Тебе стоит увидеться с ним.
– Я и сам знаю, – довольно резко ответил Пердикка. По его мнению, Птолемей вел себя слишком уж вольно. Как ни прискорбно, подобный стиль
Старый Конон, основательно смущенный, по-солдатски отсалютовал полководцам и замер по стойке смирно, дожидаясь дозволения заговорить.
– Господин… с твоего разрешения. Они заставили моего бедного хозяина подписать какой-то документ против тебя. Я прибирал в спальне вещи, и они не думали, что я все вижу. Господин, не вини его. Эти обманщики воспользовались его наивностью. По собственной воле он никогда не подумал бы причинить тебе вред.
– Я верю тебе, – задумчиво сказал Пердикка. – Но похоже, что вред все же нанесен.
– Господин, если он попадет в твои руки, не убивай его, господин. Он очень смирный. С ним никогда не было никаких хлопот, пока правил царь Александр.
– Уверяю тебя, что у меня нет таких планов. – Этот старик может оказаться полезным… и как соглядатай, и вообще. – Когда войска перестанут бунтовать, я прикажу, чтобы о твоем подопечном хорошо позаботились. Ты хочешь остаться при нем?
– О, господин, да, господин. Я служу ему чуть ли не с детства. Не представляю, как он сможет обойтись без меня.
– Отлично. Все будет в порядке. Передай, если он сможет понять, что ему нечего меня бояться.
– Я передам, повелитель, и да хранят тебя боги.
Конон скоренько отсалютовал и поспешил удалиться.
– Как легко порой улаживаются дела, – сказал Птолемею Пердикка. – Неужели старый осел и впрямь думал, что у нас поднялась бы рука на беднягу? Он ведь брат Александра. Однако каков Мелеагр…
Позднее, когда Пердикка, покончив с дневними заботами, принялся за вечернюю трапезу, снаружи донеслись возбужденные крики. Из окна он увидел около сотни пехотинцев. А у входа стояли всего шестнадцать стражей.
Он был слишком опытным воином, чтобы в смутные времена ужинать неодетым. Почти мгновенно (сказалась двадцатилетнняя практика!) Пердикка сорвал со стойки доспехи и влез в них.
Вбежал запыхавшийся стражник, приветствуя его одной рукой и потрясая зажатым в другой документом.
– Командир! Это подстрекательство к бунту. Они говорят, что доставили царский приказ.
– Царский? Вот как? – невозмутимо сказал Пердикка.
Послание было коротким; он прочел его вслух.
Филипп, сын Филиппа, царь Македонии и владыка Азии, повелевает бывшему хилиарху Пердикке явиться к нему для ответа на обвинение в предательстве. При оказании сопротивления конвою приказано доставить изменника силой.
– Командир, мы их задержим. Ты не хочешь отправить гонца за подмогой?
Нет, недаром Пердикка служил непосредственно под командованием Александра. Он положил руку на плечо паренька, изобразив на своем суровом лице ободряющую улыбку.
– Ты славный воин. Но не надо гонцов. Продолжайте охранять вход. Я просто поговорю с этими приспешниками Мелеагра.
В отданном стражем салюте пусть слабовато, но все же блеснула прежняя, еще не утерянная молодцеватость. «Будем надеяться, – подумал Пердикка, – что и я смогу показать нынешнему „хилиарху“, почему именно меня, а не его приняли в ближний круг того, кого теперь с нами нет».
За прошедшие двенадцать лет он усвоил главный принцип поведения Александра: все нужно делать красиво, с изяществом. Правда, в отличие от Александра ему этот стиль давался с великим трудом, но овчинка стоила выделки. По собственному почину и без чьей-либо помощи он устроит сейчас им незабываемую
Сняв шлем, Пердикка решительно вышел на балкон с приказом в руке и после внушительной паузы, величественно оглядев всех, заговорил.
Обладая цепкой памятью полководца, он узнал командира отряда, назвал его по имени и даже припомнил недавний поход, в котором отряд этот находился у него под началом. Александр тогда сам похвалил их маневр. О чем же теперь они думают, зачем так позорятся, ведь – боги великие! – разве им не доводилось сражаться бок о бок, плечо к плечу? Разве у них теперь достало бы мужества прямо взглянуть в лицо Александру? Ведь еще до того, как он стал царем, этого зачатого после пьяной оргии идиота пытались использовать в заговоре против него. Любой другой попросту убрал бы с дороги такого вот претендента на трон, но Александр в величии своего сердца взял его на попечение и заботился о нем, как о безвинном ребенке. Если бы Филипп пожелал, чтобы какой-то недоумок носил его имя, он бы и завещал ему свое царство. Какой это «царь Филипп»?! Скорее, «царь Дурень»! Кто мог бы подумать, что лучшие воины мира сделаются подпевалами того самого Мелеагра, которому Александр не решился даже дать под руку полк, отлично зная пределы его командирских возможностей? Кому пришло бы в голову, что они заявятся сюда требовать жизнь человека, которого Александр лично возвысил до самых высоких командных постов? Не лучше ли им возвратиться к своим сотоварищам и вместе припомнить, кем они были совсем недавно, а также подумать, во что их втянул Мелеагр? Пусть каждый спросит себя, нравится ли ему его нынешнее положение. А теперь все свободны.
После тревожного и смущенного молчания командир отряда угрюмо приказал:
– Кругом! Вперед, шагом марш!
Между тем к дежурным стражникам успели уже присоединиться все остальные юнцы. После ухода пехотинцев они громко приветствовали Пердикку. На сей раз без всяких усилий он дружелюбно улыбнулся им всем. И на мгновение ощутил себя Александром.
«Нет уж, куда мне! – подумал он, входя обратно в комнату. – Его люди обожали. До безумия. Мечтали коснуться хоть края его одежды. Дрались, стремясь протиснуться ближе к трибуне. Те олухи на берегах Гидаспа, когда он простил им мятеж, готовы были целовать ему руки… Что ж, он обладал тайной магией, мне не доступной. Но с другой стороны, никто ею больше не обладает».
Лишь порывы южного ветра облегчали порой труд бурлаков, медленно тянувших против течения по извилистому руслу Евфрата царскую барку. Под легким навесом на льняных подушках, набитых шерстью и пухом, лежали, обмахиваясь веерами, две царевны; после тряской жары и духоты крытых фургонов они нежились там, как кошки, наслаждаясь плавным ходом судна и веявшей с реки прохладой. Девушку, им прислуживавшую, на ветерке быстро сморил сон. За полосой бечевника по берегу тряслись фургоны и повозки с вещами, свита вооруженных евнухов на лошадях, погонщики с мулами и дворцовая челядь. Когда караван проезжал мимо деревень, все селяне бросали дела и бежали к реке.
– Если бы только, – вздохнула Статира, – он не просил нас поторопиться. Мы могли бы проделать почти весь путь по воде, сначала спуститься к заливу, а потом подняться вверх по Евфрату до самого Вавилона.
Из-за беременности у нее болела спина, и она поудобнее устроилась на подушках.
Дрипетис, теребя свое синее вдовье покрывало, оглянулась через плечо и, убедившись, что служанка уснула, сказала:
– Может, он даст мне другого мужа?
– Я не знаю. – Статира задумчиво разглядывала другой берег реки. – Но не спрашивай его пока. Ему это не понравится. Он считает, что ты еще принадлежишь Гефестиону. Он даже навсегда закрепил имя Гефестиона за тем полком, которым тот командовал. – Унылое молчание за спиной побудило ее добавить: – Если у меня родится мальчик, то я сама попрошу его.