Небесные очи
Шрифт:
Никто и не отлынивал. Все знали, что живы только благодаря тому, что действуют вместе, сообща. Ни один человек не имел права бездельничать...
Жильцы полезли в грузовик. Митя помог Але взобраться, усадил ее, сел рядом.
– Синенький скромный платочек падал с опущенных плеч... – затянула какая-то женщина.
Остальные подхватили:
– Ты говорила, что не забудешь ласковых радостных встреч...
Ехали долго, остановились на пустыре, где стояло несколько деревянных домов, уже нежилых.
– Граждане, разбираем все по бревнышку, складываем доски, мебель... всё в грузовик!
Аля с Митей, держась за руки, запрыгали по разбитой, в выбоинах, земле, к одному из домов. Вещи прежних жильцов, обрывки фотографий, труба от патефона...
Аля тут же схватилась за широкую доску, потянула.
– Алька, тяжелая – я сам!
– А ты с той стороны...
Они работали дружно, перебрасываясь короткими замечаниями, время от времени вытирая пот со лба.
– Жарко, да?
– Погоди, я сейчас воды принесу...
Аля заскакала к колодцу, который заметила уже давно. Когда возвращалась с полным бидоном, найденным тут же, среди вещей, заметила, как Митя, замерев, смотрит на нее издалека.
«Он вырос. Уже никто не скажет, что он мальчишка. Пожалуй, своего добьется, уйдет этой осенью на фронт!» – подумала Аля. Митька с самого начала войны рвался на войну, но по малолетству его не брали.
Аля вдруг представила свою жизнь без Мити...
– Митька...
– Что?
– Ты мне писать будешь? Ну, когда уйдешь?
– Буду. А ты меня будешь ждать?
– Конечно! Каждый день, каждую минуточку, каждую секундочку...
Митя протянул ей руку, и Аля перепрыгнула через небольшую канавку.
И в это самое мгновение, когда она прыгала («Сколько солнца! Как тепло!»), с ней случилось нечто странное. Она вдруг отчетливо и ясно почувствовала, что она – любит Митю. Не как брата, не как друга, не как своего спасителя. Она любит его той любовью, от которой рождается жизнь... Это было чудо. Если раньше Алька находилось между жизнью и смертью, то теперь она точно была на стороне жизни.
И в первый раз за очень долгое время она почувствовала себя красивой, почувствовала, что она – девушка, женщина, а вовсе не бесплотная тень.
– Митя, а ты... Ты меня будешь ждать?
– Буду, – сказал он, глядя на нее серьезно. А потом неожиданно покраснел. Значит, он тоже почувствовал!
– Алька, я давно хотел тебе сказать...
– Молчи! – испугалась она и коснулась кончиками пальцев его губ. – Потом, после войны. Сейчас нельзя.
– Да, сейчас нельзя. Потом. Только ты знай – я и потом не передумаю. Скажу то же самое, что сейчас хотел сказать.
– И я не передумаю. Никогда. Никогда-никогда.
Не сказав ни слова о любви, они все-таки сумели признаться друг другу: «Люблю. Буду любить до самой смерти. Буду вечно любить – только тебя!»
В одной из комнат разрушенного дома стояло пианино.
– Митька, а пианино может пригодиться? – все еще смущаясь, спросила Аля.
– Может, еще как, – Митя скинул с пианино обломки гипсового бюста. Занес топор, потом вдруг остановился.
Откинул крышку, пододвинул колченогий табурет, сел.
– Митька, ты что, умеешь играть?
– Немного. До войны в музыкальной школе учился... – Митя опустил пальцы на клавиши, и неуверенные, печальные звуки разорвали тишину. – Руки словно чужие... Разучился, точно!
– Нет, ты играй, играй! – вздрогнула Аля. – Очень хорошо!
– Да где уж там...
Пальцы побежали по клавишам быстрей. Митя часто сбивался, фальшивил, но Аля не замечала этого – в мелодии, которую он играл, было столько скрытой страсти, невыносимой печали и в то же время – надежды, что слезы сами хлынули из глаз девушки.
Она стояла, и слушала. А ее любовь, так внезапно родившаяся, стремительно, в геометрической прогрессии, росла и крепла. Может, она была в Але и раньше? Только Аля не осознавала ее – лишь сейчас заметила, и поразилась величине и силе этого чувства...
За разбитым окном стояла тишина, ветер шуршал черной жухлой занавеской, пахло подвальной сыростью и гарью. Сквозь разбитую крышу пробивалось солнце, блестели на полу стеклянные осколки.
Облизывая пересохшие губы, Аля смотрела по сторонам и не узнавала этого мира.
...Митя опустил руки на колени. Замерла, растворилась в воздухе последняя нота.
За окном захлопали. Аля подбежала к нему – на пустыре стояли женщины. Они, оказывается, внимательно прослушали весь Митин «концерт».
– Талант... – пробормотала Роза и вытерла кулаком слезы. – Алька, ты это... Повезло тебе!
– Да ну вас, теть Роз! – завопила Аля, сгорая от нестерпимого стыда (надо же, и как им все сразу стало ясно – про нее, и про Митю?!). – Скажете тоже...
– А кому, нам, что ли, повезло?.. Мы уж давно без женихов живем. Ладно, девочки, теперь работать! Галка, Клавдия Петровна... Складываем здесь доски штабелями. Макаров, а ты ближе подъезжай на своем драндулете, ближе! Нам тоже неохота лишнее корячиться...
Вечером, еще до наступления комендантского часа, Аля с Митей вышли в город. Было светло – над Ленинградом стояли белые ночи.
На набережной стояла небольшая толпа людей – все смотрели на корабль, так называемый «минный заградитель».
На палубе корабля матрос играл на баяне «Яблочко», остальные танцевали.
Лица у матросов были какие-то странные – мрачные, сосредоточенные, в глазах ничего не отражалось. Они как будто не танцевали, а исполняли некий ритуал.
– Чего это они? – удивилась Аля. – Вроде веселятся, а на вид совсем невеселые...